— Дык я, я для вас, — запинаясь, бормотал непривычный к уважению со стороны господ страж порядка, — токмо не запамятуйте, ваше степенство: Подгорная 5, тут близехонько, за базаром, возле греческой церкви, ну, за народным домом.. Подгорная 5,- повторял он, косолапо пятясь с ладонью у уха.
— Ну-с, молодые люди, заждался я вас. Будем знакомы: Станислав Иванович, — пожал он руку Алексею, — присядем? Имею, видите ли, слабость, люблю беседовать с городовыми. И отношусь с симпатией к этому народу. Собачья, надо сказать, служба у них. Это вам не полицианты в чинах или жандармы, натасканные на человечье мясо, — те доги с мертвой хваткой. А эти вроде дворняг: лают, но, как правило, безобидны. Говорят, унизительная профессия. Но — ежели безработица, а семью кормить нужно? Вон, у этого, — кивнул он вслед удалявшемуся городовому, — пятеро ребятишек. Неплохой, незлобливый народ. Я лично всегда предпочитаю встречаться со своими друзьями на глазах у городовых — полная гарантия конспирации.
— Папа, я тебе Алешу привела, а ты — панегирик городовым, — мягко упрекнула отца Липа, положив ему голову на плечо.
Отец погладил ее, как маленькую.
— Глупенькая, вот я и знакомлюсь с Алексеем Николаевичем и, представь себе, весьма многое о нем за эти пять минут узнал.
Станислав Иванович говорил непринужденно, и казалось совсем беззаботно, глаза его озорно лучились, но, умные и проницательные, исследовали одновременно, изучали собеседника, словно прожектора, поймавшие в ночи борт незнакомого корабля. Алексей невольно сравнивал Станислава Ивановича сегодняшнего с тем, что был в альбоме у Липы на фотографии двадцатипятилетней давности, — в студенческой тужурке, с крутым бледным лбом и холодной сумасшедшинкой в глазах. И странно: сравнение было не в пользу того, молодого. Лицо осталось почти тем же, разве что жестковатая решимость в глазах уступила место мягкой расположенности к осмысливанию, раздумью, да оснеженные годами виски говорили о пережитом. Лицо стало явно мягче, хотя, по мнению Алексея, крутые перекаты судьбы должны были непременно загрубить, ужесточить лицо. Но, самое удивительное, Станислав Иванович стал теперь красивее, именно красивее того, прежнего. Несмотря на прожитые годы. Непонятно. Алексей еще не знал, что загадка красивых стариков и старух лежит вовсе не в залоге их юного физического совершенства, но, прежде всего, — в духовной начинке человека, в его интеллектуальном багаже, в эрудиции и одухотворенности. Порою бездуховность обращает с годами бравого с младых ногтей красавца в нечто уродливое, даже отдаленно не походящее на былой блестящий образчик. И, наоборот, — скромный с виду юный лик посредством глубокой духовной мысли с возрастом удивительно вдруг осеняется мягким светом красоты. Вершится великое таинство: духовное становится материальным.
— Друзья мои, — вздохнув, сказал Станислав Иванович, — ежели вам не по душе проза о городовых, извольте окунемся в поэзию. Я вам сейчас прочту из... меню у Киста, ибо кухня Киста — не кухня, поэзия! Да и встречу нашу следует отметить достойно.
В уютном ресторане Киста они выбрали стол у окна с видом на Графскую пристань, и, покуда кельнер движениями рук, достойных кисти большого живописца, волшебно творил на столе роскошный натюрморт из серебра, хрусталя, тончайшего фарфора — с янтарным, агатовым, жемчужным, розовым, зеленым и пурпурным содержимым, Станислав Иванович попросил Алексея рассказать о себе. Слушал он внимательно, изредка задавая странные, казалось, вопросы, например, о привычках отца Несвитаева, и, когда Алексей затруднялся с ответом, сам же отвечал на них и отвечал, к его удивлению, очень правильно.
— Да откуда вы знаете про моего отца, Станислав Иванович?
— А разве то, что я сказал, неверно?
— Верно, — дивился поручик.
— Он у меня причастен к тайнам звезд, — торжественно прошептала Липа.
Она была счастлива и сияющими глазами смотрела на обоих мужчин.
Станислав Иванович поднял бокал с шампанским.
— За вас, юные! За то, чтобы ваши три духовные субстанции — чувство, разум и совесть — были незамутненными, чистыми и, толико возможно, пребывали в гармонии, чтобы они как можно реже вступали друг с другом в противоречие, не говоря уже о конфликте. Это и есть счастье. За ваше счастье!
Алексей чувствовал себя легко и непринужденно в обществе этого человека. То, что произошло с ним накануне и сегодня утром, казалось ему нереальностью, нелепостью какой-то — об этом просто не хотелось думать. Он глядел сейчас на Липу и ее отца, как на давно знакомых, близких людей. Час назад познакомившись со Станиславом Ивановичем, он уже знал и понимал его — через свою Липу, ибо она была ключом к шифру его сути.