Липа и Алексей от души смеялись, когда Станислав Иванович, аппетитно расправившись с фирменным кистовским морским петухом, решительно приступил к макрели по-балаклавски — с томатами и миндальным молоком, при этом очень серьезно заметив, что рыба и человек всегда испытывают друг к другу взаимный гастрономический интерес.
— Отец, ты, кажется, стал неравнодушен ко всему этому? — показала Липа на стол.
— Я стал, Липочка, неравнодушен не только к этому, — вздохнул Станислав Иванович и лукаво повел бровью в глубину зала, — там, где я находился, не было таких красивых женщин. Что ж, еще Теренций рек: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
Алексей вслед за Липой посмотрел в ту сторону, куда кивнул Станислав Иванович и... встретился взглядом с глазами Киры Леопольдовны. Холодными, насмешливыми, затуманенными и, как всегда, полуприкрытыми. С нею был некто длинногривый, с бритым лицом актера. Алексей поклонился, она не удостоила ответом, равнодушно повернулась к своему лохматому суперанту.
— Это моя знакомая, бывшая, — отважно пояснил Алексей, глядя в растерянное лицо Липы и понимая, что пропал.
Станислав Иванович, мигом постигший, похоже, щекотливость ситуации, с ловкостью опытного кормчего сразу повернул корабль беседы в сторону от неожиданно всплывшего прямо по курсу рифа сирен.
— Одна моя знакомая, говорите? Это напомнило о забавном курьезе, рассказанном мне в свое время Александром Ивановичем Куприным. Сидит он как-то, будучи уже известным писателем, на скамейке на Рождественском бульваре, в Белокаменной. Мимо проходит с двумя пожилыми дамами отставной штабс-капитан, много лет назад бывший его отделенным начальником в кадетском корпусе. Александр Иванович вежливо этак приподнимает котелок, здоровается с ним, тот важно кивает. «Кто это?» — спрашивает у штабс-капитана одна из старушек, по причине глухоты довольно громко. «Это? Да так, один мой бывший подчиненный».
Липа вымученно улыбнулась. Алексей деревянно рассмеялся, глядя ей в лицо.
— А как вы, Алексей Николаевич, относитесь к своей службе? — неожиданно спросил Станислав Иванович.
— Я... не желаю служить.
— Принципиально?
— Да.
— Вы пацифист?
— Н-нет, то есть, как вам объяснить. На этот вопрос трудно ответить коротко. Одним словом, — Алексей вздохнул, — все дело в мечте. Мечты бывают добрые и злые. Я имею в виду мечты общечеловеческие. Добрую мечту незачем прятать, закупоривать в стальную коробку, затаивать под водой — ей нужны крылья, воздух, солнце...
Алексей говорил сбивчиво, волновался, старался не глядеть в глубину зала, в сторону Киры Леопольдовны, но ничего не получалось — он видел сиреневую боковым зрением, он чувствовал ее тягостное здесь присутствие, просто физически ощущал гнетущие, тревожные флюиды, исходящие от нее, однако волновался не из-за этого даже: стыд, стыд перед Липой и ее отцом, которые, наверное, все понимали, и тревога за Липу, за ее душевный покой заставляли его сейчас волноваться. И речь его становилась все более сбивчивой.
— Злая мечта, — продолжал он, — тянет человека всегда вниз, добрая стремит вверх, к звездам. Из злой мечты вызрела идея подводной лодки. Добрая мечта подняла человека на крыльях аэроплана...
— Аэроплана, который, можете не сомневаться, очень скоро превратится в страшное оружие убийства, — с мягкой иронией перебил Станислав Иванович.
— Может быть... Но все равно аэроплан был создан изначально из Икаровых крыльев, для утоления извечного устремления человеческой души ввысь, к звездам, к солнцу... А идея подводной ладьи с момента своего зарождения была отравлена ядом разрушительства, уничтожения. Говорят, еще Александр Македонский при одолении непокорного Тира использовал для передвижения своих головорезов под водой сооружения из перевернутых вверх дном бочек — не прообраз ли это подводной лодки?! Я непонятно говорю?
— Нет, нет, отчего же. Я с большим интересом слушаю вас, Алексей Николаевич. А ты, дочка?
Липа, не отвечая отцу, тревожно глядела на Алексея, понимая, он сейчас что-то решает, очень важное, в чем-то сам себя пытается убедить. Алексей положил ладонь на ее руку, продолжил:
— Наполеон, когда изобретатель Фультон предложил ему проект своей подводной лодки, прогнал его, заявив, что считает ниже своего достоинства пользоваться оружием подлецов. Я не знаю, насколько прав был Бонапарт, но сегодняшний усовершенствованный подводный снаряд служит лишь делу зла и ненависти. Перископы слепы, ибо через них смотрит Ненависть, а Ненависть ослепляет человека, делает глухим его сердце. Так говорит жена... вдова нашего Завотрядом, Наталья Владимировна. Я не знаю, сколько еще пройдет десятилетий или столетий, прежде чем в просторах океана будут без всякой опаски встречаться мирные подводные корабли, встречаться, чтобы поприветствовать друг друга, обменяться информацией, а может, прийти на помощь. Но я очень, очень хотел бы создавать именно такие мирные субмарины. Вот почему, если вам угодно, я «пацифист».