— Алеша, — разрешите мне вас так называть — то, что вы сейчас сказали, — прекрасно. Красиво и гордо. Но, простите, на сегодняшний день критики не выдерживает. Вот вы говорите: мечта добрая, мечта злая. А чего стоит добрая мечта, если ее провозглашать и не отстаивать? Почему злые мечты так часто оказываются сильнее добрых? Злая напоена коварством. Неверно говорят, что злая использует любые средства для достижения цели, напротив, она очень разборчива в средствах — из них она выбирает самые сильные, жестокие, изощренно подлые, чтобы бить наверняка. А добрая мечта, как правило, бескорыстна. И потому легко уязвима. Добрая мечта только тогда чего-то стоит, если она умеет защищаться, а, когда надо, и переходить в атаку. В противном случае она обращается из мечты в голубое наивное мечтание. За добрую мечту надо бороться, Алеша, и борьбу я имею в виду не только словесную-вооруженную и, если потребуется, борьбу на смерть. А пацифизм такую борьбу отрицает... Но вы ведь, Алеша, решили расстаться с военной службой еще и потому, что у вас нет решительно никаких перспектив по линии карьеры. Это так?
— Я всегда старался служить безупречно!
— Дело вовсе не в этом, — мягко сказал Станислав Иванович, — в России довольно часто бывают затяжные периоды, когда порядочному человеку путь к карьере закрыт. И чтобы сделать оную, нужно, по меньшей мере, поступиться совестью (Алексей поразился совпадению мыслей Станислава Ивановича и старика Каллистова). И дело тут не только в отсталой социально-политической структуре нашего отечества, дело еще и в личности самого хозяина страны. Серенькая посредственность, случайностью вознесенная во главу государства, с годами неминуемо окружает себя однородной серой же массой. И тогда каждый сановник боится, чтобы, не дай бог, подчиненный не оказался умнее его — и так сверху донизу. И вот, готово: примитивнейшая по форме своей, но страшная по сути, схема сковала и заморозила все живое, творческое, мыслящее в государстве, и социально-экономическая телега пошла себе угрязать в бескрайних хлябях самой противоречивой в мире империи.
Станислав Иванович вздохнул и добавил грустно!
— Но это всего лишь одна из сотен других кричащих проблем.
— А главная проблема? — спросил Алексей.
— Липа мне говорила, что вы, Алеша, увлекаетесь историей. Если это серьезно, то вы не могли не задумываться над тем, что абсолютизм, когда он начинает мешать общественному развитию страны, исторически неизбежно заменяется парламентаризмом, что и произошло уже во всех развитых странах. В России абсолютизм вот уже сто лет как тормозит ее развитие, ведет в тупик.
— А... где же выход из тупика?
— Выход в социальной революции, в свержении царизма, в национализации земли и крупных предприятий и передачи власти Учредительному собранию, которое должно в максимальной степени выражать интересы всех социальных слоев России, кроме свергнутых разумеется, и в конституционно узаконенной многопартийности — это непременно, ибо однопартийность снова приведет к абсолютизму еще более откровенному, тоталитарному, — спокойно и слишком уж, как показалось Алексею, буднично произнес Станислав Иванович, будто сказал хрестоматийную истину, непонятную лишь одному Несвитаеву.
— Ну а если, допустим, осуществится эта ваша социальная революция — интеллигенцию куда вы денете? на все четыре стороны? а военных, офицеров — к стенке?
— Никто никуда никого «девать», а тем более ставить к стенке не собирается. Просто от помещиков и капиталистов отнимут их привилегии и предложат трудиться наравне со всеми — не больше, не меньше. А интеллигенция будет нужна, очень нужна. И кадровые офицеры тоже. Прямые и честные. Такие как вы, Алеша. Впрочем, с армией вопрос особый. Однако, друзья, мы, кажется, выбрали с вами э-э... несколько неподходящее место для подобных разговоров, хотя зала почти и пуста... Скажите-ка, любезный, — обратился Станислав Иванович к стоящему в почтительном отдалении кельнеру, — у вас тут в ресторации революционной пропагандой случаем никто не пробавляется?
— Как можно-с, — вежливо улыбнулся официант, привыкший еще и не к таким господским шуточкам.