Об Анатолии Карпове в то время писали часто, но, видимо, поначалу не воспринимали всерьёз как претендента на шахматную корону. Он ведь и сам говорил, что это не его цикл. Виной тому могла послужить молодость Карпова: все привыкли к чемпионам и претендентам в возрасте за тридцать. Конечно, был успех Михаила Таля в 23 года, но его могли считать лишь исключением из общего правила. Вокруг Карпова было множество сильных гроссмейстеров. Несмотря на успехи в международных турнирах, на Олимпиаде в Скопле (1972) он — первый запасной, а на командном чемпионате Европы в Бате (1973) играет только на 4-й доске. Для меня, ещё мало знавшего мир шахмат, он вообще казался пришедшим из ниоткуда. И вдруг такой взлёт, а потом десятилетнее царствование на троне и бесчисленные победы в международных турнирах и командных соревнованиях.
Принудительное чтение Мандельштама
Однажды к моей бабушке и тёте, которая работала в школе учительницей русского языка и литературы, пришёл необычный гость. Он вытащил из своего старого потёртого портфеля один том из изданного в Нью-Йорке собрания сочинений Осипа Мандельштама. Бабушка и тётя сидели за столом, а я устроился в кресле-кровати (её разбирали по вторникам и четвергам, когда я ночевал у них после занятий в шахматном кружке Московского Дворце пионеров, чтобы на следующее утро вернуться в интернат). Читая нам вслух стихи Мандельштама, гость ходил по узкой комнате, описывая треугольник от телевизора до стола и от стола до моего кресла. При этом он страстно жестикулировал, то и дело восклицая:
— Гений, истинный гений! Я думаю, он выше Пушкина. Конечно же, выше.
Стихи были длинные и заунывные, и лишь внезапные перепады его голоса не давали мне уснуть. Так продолжалось почти в час. Затем он предался воспоминаниям. В какой-то момент мужчина начал рассказывать нам, кажется, об очередном разносе Хрущёвым то ли наших поэтов, то ли художников. Всё происходящее он показывал в лицах, угрожающе надвигаясь на меня.
— Ты кто такой? — громко крикнул гость, приставив свой маленький интеллигентский кулак почти к моему лицу (при этом я испуганно вжался в кресло). — Я тебе сейчас в мо-о-рду дам!
Слава богу, он скоро перестал жестикулировать и больше не открывал том Мандельштама. С тех пор я, как это часто случалось с навязываемыми школой писателями и поэтами, не прочитал ни одного его стихотворения, за исключением "эпиграммы" на "Вождя всех народов", очень злой, но слабой в литературном отношении
Неудачливый читер
На 1-ом курсе я понял, что в последнюю минуту перед экзаменом пытаться учить билеты бесполезно и многочасовое ожидание, когда подойдёт твоя очередь, утомляет до полного отупения. Поэтому я решил всегда сдавать первым. Приходил заранее, затем в аудиторию запускали пятерых студентов, и я старался ответить раньше других. Во-первых, преподаватель ещё не разогрелся, во-вторых, коли ты такой смелый, значит, всё выучил. В ста процентах случаев это помогало, даже если мой ответ не очень нравился преподавателю, но он, например, запомнил меня по активности на семинарах. При этом я всегда начинал с одной и той же фразы: «Говоря о (вопрос по билету), надо, прежде всего, отметить…». Такое монотонное начало настраивало экзаменатора, который ещё не до конца включился в работу, на то, что он сейчас услышит подробный, обстоятельный ответ и в какой-то степени убаюкивало его внимание. Проходило всего пять минут, и он просил меня перейти ко второму вопросу, а ещё через несколько — ставил «отлично».
Лекции я записывал только в том случае, если по этому предмету не было учебника. А так на них я делал огромные, почти каждодневные домашние задания по арабскому, английскому и французскому языкам. Перед сдачей экзамена я в течение трёх дней полностью прочитывал учебник, а на четвёртый — повторял. В целом, такой метод приносил успех.
На экзаменах по истории литератур стран Азии и Африки, особую трудность в запоминании вызывали имена писателей вроде Бонкимчондро Чоттоподдхая или Разипурама Кришнасвами Нарайана. Про восточную литературу Древнего мира и Средних веков я что-то слышал и раньше, но когда мы добрались до Нового и Новейшего времени, я понял, что за четыре дня такой большой объём незнакомой мне информации я не запомню. Читая учебник, я на крохотных листочках бумаги выписал печатными буквами имена писателей и названия их произведений. С этими шпаргалками я тут же попался. Я подошёл к столу экзаменаторов. Они не спрашивали меня по билету. Одна из преподавательниц, которая была настроена не так враждебно, как другая, стала спрашивать, пользуясь моими шпаргалками. Прогнав меня по всему материалу, она сказала второй: