– Слушай, Дог, помоги микрофон найти. Почему-то после твоих выступлений все всегда верх-дном, все как в провальную яму.
– Погляди в архивах, – не отрываясь от рисунка отвечает пес.
– Все архивы сплошь завалены твоими исписанными бумагами и рисунками типа того, что у тебя сейчас в лапах.
–Что поделать, у меня богатый полет мысли!
– Ага, но при этом бедный карман! – начинает издеваться Джейн, зная щепетильность Доггера в денежном вопросе.
Доггер откладывает свой рисунок на край сцены, с ним же оказывается в стороне и его искренность. «Игра начинается!» – с азартом и нарастающим внутри весельем думает пес. Да, панк уже давно научился прятать свою настоящую сущность за напыщенными фразами, фиглярскими манерами, заработав себе репутацию шута-кривляки. Он порывисто поднимает голову вверх, закрывает глаза, начинает патетическую речь, испещренную театральными вскриками:
– Ах, не говори мне о деньгах! Ох, я живу ради своей музыки!.. Одного только не знаю, как поднять продажи своего нового винила… Я, знаешь ли, большой души пес. Все для всех, а себе – ничего.
– Вот значит как? А я думала сказать тебе, что где-то неподалеку кто-то уронил монету… Я только сейчас слышала звон. Но раз ты такой щедрый…
– Где?! – оживляется Доггер, вот-вот готовясь сорваться с места и кинуться за грошом.
– Там же где и микрофон! – чувствуя глухое раздражение в себе напоминает Джейн.
– Ах да, микрофон… Я помню его. Такой черный. Как ночь. Нет, как две глубокие ночи. Все певцы держались за него, словно за волшебный и могущественный посох, создающий чары собственных иллюзий звука. А его серебряные прутья мелкой решетки! В них эхом звенит мелодия, наполненная…
– Прибереги байки для своих зрителей! Где микрофон?!
– А, этот…Я пролил на него пиво.
– Что?!
– Он так хрипел, когда оказался…во хмелю! Ха-хах! Это был ночной концерт, я выживал как мог.
– Все у тебя с дурью пополам, – обречено подводит итог Джейн. «Что с него взять? Разыгрывает из себя дурака, строит гримасы, а нам, живым и настоящим, об его маски, как о стенку горох! Зрители это любят, но я не собираюсь аплодировать этому шоу!»
– Да, но зато нервы покойны. Не заметила?
Паб даже в ночные час не бывает пустым. Вот и сейчас с кипой бумаг, мелкими, легкими, робкими и нерешительными шагами затрусил кролик по имени Черничка, поэт и главный романтик паба. Звук от его лапок глухо раздавался, ударяясь о пол и тотчас же таял, как таят круги от брошенного в воду камня. У него белых мех с черными пятнами по бокам и вокруг глаз, темные хвост и уши. Проходя мимо сцены, он с восхищением смотрит на Доггера, радостно улыбнувшись ему внутри себя. Но что-то вдруг омрачает его настроение и с некоторой долей волнения кролик застенчиво замечает:
– О нет, Доггер! У тебя ирокез вот-вот отклеится.
– Быть того не может! Мать моя анархия! Карьера…рухнула! Звезда померкла! Скажите всем, что шоу не будет! – тотчас же забыты слова о спокойных нервах. Паника накрывает панк-рокера огромной волной, унося его в свой омут. Он суетливо бегает по сцене, добавляя к быстрому стуку лап о пол нелепые вскрикивания.
– Успокойся, сегодня у тебя нет концертов. – сочувствующе успокаивает Черничка. Он уже успел пожалеть о сказанных невзначай словах, проклиная свою неосторожность.
– Глупый! Как ты не понимаешь всю глубину моего провала! Их же потому и нет! Занавес закрылся, а я прогорел! Все, скажите прессе, что я уйду со сцены в скорбном молчании! И не нужно слез!
Артист никогда не прощает себе публичного позора на глазах у публики, и пусть даже зал не полон. Доггер предпочитает уйти как можно скорее, переживая свое фиаско в одиночестве. Сцена пустеет.