Когда веревка между Ласкиным и выступом натянулась, она с силой сорвала моего партнера. Пролетев метров десять, он сорвал меня. Веревка выстрелила мною, как катапульта, и это дало мне шанс на спасение.
Пролетев в свободном падении около 120 метров, я упал на ледовый склон. В этот момент у меня появилась надежда остаться живым. Жизнь остальных висела на волоске.
Скользя по склону, мы продолжали почти с такой же скоростью падать вниз, только сильные толчки от срыва Славы и Рены замедлили наше падение. Потом было еще несколько рывков — это, не выдержав нагрузки, вылетели ледовые крючья, но они все же сделали свое дело, погасили скорость. Все, кроме меня и Ласкина, были в кошках, а из-за этого падение намного опасней: они временами впивались зубьями в лед и опрокидывали, кувыркали, разворачивали, били тело о склон.
Последним сорвало Гутмана, когда он отошел на несколько метров от очередной страховочной точки, на которой оборвалась веревка. Я этого еще не знал. А падение все продолжалось. В нижней части ледовый склон имел длинную горизонтальную трещину с нависающим карнизом, благодаря ему мы довольно удачно перелетели через трещину. Ниже склон постепенно становился пологим и переходил в снежный. На нем было несколько ледовых глыб-сераков, за одну из них наши веревки зацепились, опоясав ее с двух сторон, и остановили наше падение.
Последний рывок был настолько сильным, что в течение нескольких минут я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Постепенно дыхание восстановилось. Когда я смог приподняться и оглядеться, то увидел вокруг трагикомическую картину, на которую, как говорится, без слез и смеха было трудно смотреть: все стонали и охали, стараясь как-то высвободиться из веревки, принять более удобное положение и выбраться из снега, в который их с силой впечатало.
Все шевелились, кроме Славы. С трудом освободившись от веревки — пальцы не работали, — я подошел к нему. Слава лежал на спине, головой вниз, стекла очков были разбиты. Я приподнял его за плечи, чтобы развернуть. Он приоткрыл глаза, произнес: «Ну вот и конец экспедиции». Но для меня этот голос означал не конец, а начало, надежду вернуться к жизни.
Помогая Славе и оглядывая других, обнаружил, что нас только пятеро — не хватало Леши Кондратьева. И как же полегчало на душе, когда, посмотрев вверх, увидел на середине ледового склона целого и невредимого Лешу. Он стоял неподвижно, еще не осознавая, что произошло.
Я крикнул Леше, он отозвался. Перекликаясь, мы договорились, что он будет спускаться на перемычку осторожно, со страховкой. Для этого у него были три ледовых крюка, несколько карабинов и 13-метровая веревка.
Переговорив с ним, мы с Наумом осмотрели Рену и оказали ей посильную помощь. У нее была рваная рана на голове, несколько глубоких ушибов, разодрана кисть руки. У Ласкина внешне все было в порядке, он почти нормально двигался, но заговаривался, речь его стала бессвязной.
Сильнее всех пострадал Слава. Его надо было транспортировать. У Гутмана повреждены были обе ноги, но он, превозмогая боль, с трудом передвигался. Из него и меня получился один вполне работоспособный человек. Чуть выше ледовой глыбы мы вдвоем разровняли площадку и установили на ней палатку. Уложив в нее Славу и остальных, Наум разжег примус и занялся приготовлением чая Я же решил попытаться выйти на перемычку: надо было срочно сообщить в базовый лагерь о случившемся.
Оценив обстановку, мы решили, что Алексей отправится в базовый лагерь и вернется с подмогой.
К вечеру пришли спасатели…
На этом я и закончил рассказ.
После продолжительной паузы Володя спросил: «А что было со Славой?» Я ответил, что серьезных повреждений у него не оказалось, он быстро поправился и через месяц уже работал инструктором альпинизма. На следующий год совершил много спортивных восхождений. А еще через год, в 1957 году, Слава Морозов погиб в горах.
Вертолет в тот день так и не прилетел. Назавтра утром ко мне в номер гостиницы пришел радостно возбужденный Высоцкий и сказал: «Давай быстрей спускайся к нам». Он жил в одном номере с режиссером фильма «Вертикаль» Станиславом Говорухиным, двумя этажами ниже. Я пришел и сел в кресло, где всегда сидел, бывая у них, и стал с волнением ждать, что будет дальше. В руках у Володи была гитара. Он сел на кровать. Нас разделял журнальный столик, на котором лежал мелко исписанный листок. Высоцкий сидел и смотрел на меня, слегка пригнувшись к гитаре.