— Мне не раз приходилось видеть, как вы, сидя где-нибудь в углу за кулисами, подолгу пробуете на гитаре одну и ту же мелодию…
— А как же? Авторская песня требует очень большой работы. Эта песня все время живет с тобой, не дает тебе покоя ни днем, ни ночью, текст записывается иногда сразу, но работа на нее тратится очень большая. Я пишу в основном ночью, пишу так, чтобы сосредоточиться. Что-то такое откуда-то спускается, получаются строки, образы, музыка наплывает… И всегда — это дело живое — заранее не скажешь, что получится… Если возникает впечатление, что делается это легко, то это ложное впечатление. Как говорил Есенин: «Пишу в голове, на бумаге только отделываю…» Песня все время не дает покоя, скребет за душу и требует, чтобы ты вылил ее на белый свет.
Песни я пишу на разные сюжеты. У меня есть серии песен на военную тему, спортивные, сказочные, лирические. Циклы такие, точнее. А тема моих песен одна — жизнь. Тема одна — чтобы лучше жить было возможно, в какой бы форме это ни высказывалось — в комедийной, сказочной, шуточной.
Об интересе к личности человеческой. Я ведь пишу песни от имени людей различных. Думаю, что стал это делать из-за того, что я актер. Ведь когда пишу — я играю эти песни. Пишу от имени человека, как будто бы я его давно знаю, кто бы он ни был — моряк, летчик, колхозник, студент, рабочий с завода…
Пишу я песни и для спектаклей. Так было, когда я написал несколько песен к спектаклю «Свой остров» для театра «Современник», там их пел Игорь Кваша. Пишу песни и для спектаклей нашего театра, они звучат и в «Пугачеве», и в «Десяти днях…», и в «Антимирах».
Во всех моих вещах есть большая доля авторского домысла, фантазии, а иначе не было бы никакой ценности всему тому, что я делаю. Подумаешь, увидел своими глазами, взял да и зарифмовал. И никакого достоинства в этом, в общем, нет. Человек должен быть наделен фантазией, чтобы творить. Он по природе — творец. Если он основывается только на фактах, что-то такое там рифмует, пишет — такой реализм меня не устраивает. Лично я больше за Свифта, за Гоголя, за Булгакова, за 27-летнего Лермонтова… Они настоящие творцы. И конечно, настоящего искусства нет без страдания. То есть все опять сводится к одному: личность, индивидуальность — вот что главное.
— А у вас не возникало желания собрать ваши стихи в один сборник?
— Возникало. Но сие, как известно, зависит не только от меня. Не люблю быть просителем и обивать пороги редакций со своими стихами… Предпочитаю лучше сидеть и писать, чтобы можно было потом петь людям. Думаю, что в наше время магнитофонные записи — это своеобразный род литературы. Будь магнитофоны во время Пушкина, то наверняка некоторые пушкинские стихи были бы только на магнитофонах…
Сейчас вот вышла моя небольшая пластинка, а на обложке почему-то нарисованы какие-то березки, пруды, даже лебеди проглядывают. А песни совсем про другое — на пластинке военные песни из нескольких фильмов, которые я писал для киностудии «Беларусьфильм». Это «Братские могилы», «Песня о новом времени», «Он не вернулся из боя» и «Песня о земле»… А вы говорите о сборнике стихов…
— И последний вопрос: ваше отношение к популярности и к вашему зрителю?
— Когда у нас в театре была премьера «Гамлета», я не мог начать минут пятьдесят. Сижу у стены, холодная стена, да еще отопление было отключено. А я перед началом спектакля должен быть у стены в глубине едены. Оказывается, ребята-студенты прорвались в зал и не хотели уходить. Я бы на их месте сделал то же самое: ведь когда-то сам лазал через крышу на спектакли во французский театр по молодости… Вот так ощутил свою популярность спиной у холодной стены.
Если говорить о зрителе, то я предпочитаю внимательную публику, я бы сказал — благожелательную публику, независимо от возраста. Я хочу, чтобы зрители приходили к нам в зал именно на то, на что пришли. Не то что они не знают, мол, что-то там будет, а именно шли на то, что они хотят увидеть и услышать, ради чего они тратят свое время. И радостно, что такой жанр, как авторская песня, народ хочет слышать. Зритель и исполнитель расположены друг к другу, расположены обоюдно слушать и воспринимать. А когда приходят за тем, чтобы увидеть и посмотреть живого Высоцкого, то этого я не люблю. Потому что полконцерта ты еще приучаешь зрителя к тому, что все нормально, да, действительно, на сцене перед ними тот самый человек… И только с середины концерта зритель начинает освобождаться от этого и естественно реагировать на происходящее.