Николай Губенко
«ОН ДОКОПАЛСЯ ДО ГЛУБИН…»
Песни Высоцкого, стихи Высоцкого и — реплики из «Гамлета», обращенные к принцу, говорящие о принце. Реплики эти дают ощущение невероятного совпадения образов принца Датского и Владимира Высоцкого. Да это и был принц, истинный принц искусства, принц творчества, принц Таганки. Он много лет играл роль Гамлета… Теперь на сцене Гертруда и Клавдий, Офелия и Полоний, Горацио и могильщики — все здесь. А принца нет. Но с ним говорят, к нему обращаются, и он отвечает. Откуда?..
Алла Демидова — Гертруда (глядя «туда, откуда никто не возвращался»): «Ты обратил глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть… Что мне делать, Гамлет?»
А из пустоты — хриплый ГОЛОС ПРИНЦА: «Вам надо исповедаться! Покайтесь в содеянном и берегитесь впредь!»
Актриса — и мы — спрашивает сегодня.
Он — ответил много лет назад.
…Мгновенно по ходу действия актеры перестают быть шекспировскими персонажами. Становятся просто актерами Таганки, поют песню Высоцкого. А в следующий миг — они уже персонажи одной из его городских баллад — с грубоватым юмором мастерски разыгпывают жанровую сценку.
Тогда нами владело горе, острое чувство утраты Мы хотели попрощаться, выплакать боль и воздать должное ушедшему. Боль была общей, и зрители прощали нам несовершенство спектакля. Не до этого было. Да и можно ли назвать зрителем того, кто пришел на поминки? Теперь большинству кажется, что должное воздано. Книги, диски, Госпремия, фильмы, статьи… Но тот Высоцкий, о котором мы играем спектакль, гораздо крупнее, чем общепринятое представление о нем. Мучительно видеть тиражирование, дешевую распродажу оптом и в розницу. Да, выходят диски, книжки — это замечательно, он так этого хотел, но ведь повторяется один и тот же набор: военные песни (далеко не все), спортивные (далеко не все)… А у него есть удивительные по философской мудрости вещи. В спектакле мы пытаемся проникнуть в его поэзию. Он понял не только свое время, он докопался до глубин, до причин.
Владимир Высоцкий
МОЙ ГАМЛЕТ
Я только малость объясню в стихе,
на все я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе —
в поту и в нервах первой брачной ночи.
Я знал, что, отрываясь от земли, —
чем выше мы, тем жестче и суровей;
я шел спокойно, прямо — в короли
и вел себя наследным принцем крови.
Я знал — все будет так, как я хочу,
я не бывал внакладе и в уроне,
мои друзья по школе и мечу
служили мне, как их отцы — короне.
Не думал я над тем, что говорю,
и с легкостью слова бросал на ветер.
Мне верили и так, как главарю,
все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
и злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» —
клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
а тайный взгляд, когда он зол и горек,
умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик…
Но отказался я от дележа наград,
добычи, славы, привилегий:
вдруг стало жаль мне мертвого пажа,
я объезжал зеленые побеги…
Я позабыл охотничий азарт,
возненавидел и борзых и гончих.
Я от подранка гнал коня назад
и плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел — наши игры с каждым днем
все больше походили на бесчинства.
В проточных водах, по ночам, тайком
я отмывался от дневного свинства.
Я прозевал, глупея с каждым днем,
я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век, и люди в нем
не нравились И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный, как паук,
все постигал: недвижность и движенье, —
но толка нет от мыслей и наук,
когда повсюду — им опроверженье.
С друзьями детства перетерлась нить.
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами — «быть, не быть»,
как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем — в сито просо,