Выбрать главу

Николай Губенко

«ОН ДОКОПАЛСЯ ДО ГЛУБИН…»

Песни Высоцкого, стихи Высоцкого и — реплики из «Гамлета», обращенные к принцу, говорящие о принце. Реплики эти дают ощущение невероятного совпадения образов принца Датского и Владимира Высоцкого. Да это и был принц, истинный принц искусства, принц творчества, принц Таганки. Он много лет играл роль Гамлета… Теперь на сцене Гертруда и Клавдий, Офелия и Полоний, Горацио и могильщики — все здесь. А принца нет. Но с ним говорят, к нему обращаются, и он отвечает. Откуда?..

Алла Демидова — Гертруда (глядя «туда, откуда никто не возвращался»): «Ты обратил глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть… Что мне делать, Гамлет?»

А из пустоты — хриплый ГОЛОС ПРИНЦА: «Вам надо исповедаться! Покайтесь в содеянном и берегитесь впредь!»

Актриса — и мы — спрашивает сегодня.

Он — ответил много лет назад.

…Мгновенно по ходу действия актеры перестают быть шекспировскими персонажами. Становятся просто актерами Таганки, поют песню Высоцкого. А в следующий миг — они уже персонажи одной из его городских баллад — с грубоватым юмором мастерски разыгпывают жанровую сценку.

Тогда нами владело горе, острое чувство утраты Мы хотели попрощаться, выплакать боль и воздать должное ушедшему. Боль была общей, и зрители прощали нам несовершенство спектакля. Не до этого было. Да и можно ли назвать зрителем того, кто пришел на поминки? Теперь большинству кажется, что должное воздано. Книги, диски, Госпремия, фильмы, статьи… Но тот Высоцкий, о котором мы играем спектакль, гораздо крупнее, чем общепринятое представление о нем. Мучительно видеть тиражирование, дешевую распродажу оптом и в розницу. Да, выходят диски, книжки — это замечательно, он так этого хотел, но ведь повторяется один и тот же набор: военные песни (далеко не все), спортивные (далеко не все)… А у него есть удивительные по философской мудрости вещи. В спектакле мы пытаемся проникнуть в его поэзию. Он понял не только свое время, он докопался до глубин, до причин.

Владимир Высоцкий

МОЙ ГАМЛЕТ

Я только малость объясню в стихе,

на все я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе —

в поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —

чем выше мы, тем жестче и суровей;

я шел спокойно, прямо — в короли

и вел себя наследным принцем крови.

Я знал — все будет так, как я хочу,

я не бывал внакладе и в уроне,

мои друзья по школе и мечу

служили мне, как их отцы — короне.

Не думал я над тем, что говорю,

и с легкостью слова бросал на ветер.

Мне верили и так, как главарю,

все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,

как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

и злую лошадь мучил стременами.

Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» —

клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.

И я пьянел среди чеканных сбруй,

был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

а тайный взгляд, когда он зол и горек,

умел скрывать, воспитанный шутом.

Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик…

Но отказался я от дележа наград,

добычи, славы, привилегий:

вдруг стало жаль мне мертвого пажа,

я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,

возненавидел и борзых и гончих.

Я от подранка гнал коня назад

и плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел — наши игры с каждым днем

все больше походили на бесчинства.

В проточных водах, по ночам, тайком

я отмывался от дневного свинства.

Я прозевал, глупея с каждым днем,

я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нем

не нравились И я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный, как паук,

все постигал: недвижность и движенье, —

но толка нет от мыслей и наук,

когда повсюду — им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить.

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над словами — «быть, не быть»,

как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед.

В него мы стрелы мечем — в сито просо,