Двое парней из лагеря направляются в нашу сторону. Подходя к нам, они зовут его:
– Альфа!
Я вижу, как перекосило его лицо. Ему не нравится, когда его так называют, но предложить людям другое имя он не может. Или не хочет? Или не может, но не по той же причине, по которой все остальные? В любом случае от того, что он испытывает дискомфорт, я тоже чувствую неловкость. Это ведь я его так «нарекла». В тот момент и подумать не могла, что издёвка станет его титулом.
– Двое так и не вернулись, – сообщает один из подошедших.
– Я знаю, – сухо отвечает он.
Ага, думаю. Значит, не все тут овцы. Есть и другие, кто может соображать. Ну, или хотя бы ставит весь этот коллектив под сомнение вместе с его вожаком.
– Леннон, мне понадобится помощь. Пойдёшь со мной?
С каких это пор вожаки просят, а не приказывают?
– Конечно.
– Умник, остаёшься за главного, понял? Проследи, чтобы все поели.
Ага! Привилегия быть уважаемым и иметь право выбирать, оказывается, предоставляется не всем. Вот вам и расслоение общества.
– Будет сьделано! Даже не бесьпокойся.
– И ещё раз: моллюсков возьмите ровно столько, сколько нужно для еды на один раз. Хранить их нельзя.
– Я сьнаю! Отравления могут быть ужасьными. Вплоть до летального исьхода!
– Не знаю насчёт летального, но за… людьми нужно следить. Понимаешь? И за девочками присмотри.
Он бросает в мою сторону недобрый взгляд, открывает было рот, чтобы что-то ещё произнести, но затем просит:
– Отойдём на пару слов, Умник.
Глядя им вслед, я задумываюсь. Может ли быть такое, что ему не нравится не только имя, но и статус? Может ли быть такое, что он вынужденно взял на себя роль предводителя? Может ли быть такое, что я ошиблась на его счёт?
Мы с Умником быстро приходим к мнению, что к добыче обеда следует привлечь всё население нашего лагеря, за исключением пропавших и тех, кто отправился на их поиски. Прилив очень скоро накроет наш сад морских фруктов метрами ледяной солёной воды.
На моё удивление копать моллюсков приходят не все. Ну, по крайней мере, мне не удается насчитать пятнадцать положенных человек.
– Интересно, – говорю, – а где остальные?
– Ну, может плохо себя чувствуют? – предлагает Цыплёнок. – Вчера многим было плохо, болели животы.
Меня начинает раздражать её привычка вечно всех оправдывать. Я искренне не понимаю, почему работают не все, а кушать будет каждый? С другой стороны, она права: животы вчера болели. Подозреваю, что у всех. И у тех, кто не добыл еду – от голода, и у тех, у кого получилось её найти – ещё сильнее.
Моя раковина оказывается просто огромной – больше двух моих ладоней. Ею при желании, если не жадничать, можно накормить троих. Цыплёнку тоже удается добыть раковину, но у неё маленькая, меньше средней.
– Ничего! Мне хватит! – улыбается она.
Надо же… такое ощущение, что у неё никогда не бывает ни занудного настроения, ни отрицательных эмоций. Отложив свою добычу в сторону, она тут же бросается на поиски другого углубления, и на этот раз ищет побольше. Заметив, что я наблюдаю за ней, объясняет:
– Он вернётся голодным.
А я думаю: «Не он, а они». В лагере отсутствует четверо парней. Всё то время, пока мои истерзанные песком и мелким ракушечником руки роют вторую яму, охотясь за ещё чьим-нибудь обедом, я ставлю под сомнение не собственный альтруизм. Мне интересно, как называется чувство, которое я испытала, когда Цыпа проявила заботу о нём.
Вода прибывает слишком быстро. Её температура настолько низкая, что босые ступни словно сжимают промышленными тисками – так больно. И я обнаруживаю в себе упорство: невзирая на боль, на усталость, из последних сил ускоряюсь. Моя яма стремительно наполняется водой, сочащейся из её стенок, но это мне даже немного помогает – жижу выгребать намного легче, нежели грести стёртыми пальцами грубый песок. И у меня получается добыть ещё одну раковину. Эта величиной с три моих руки.
FINNEAS – Love is Pain
Возвращаются они, когда на берег потихоньку начинают опускаться сумерки. Оба невесёлые. Леннон сразу спешит к людям, и уже через минуту в деревне слышен девчачий смех и его заводной хохот.
Главный идёт прямиком к морю – ищет уединения. В том, как он опускается на песок, бездна усталости. Я хмурюсь, глядя на него. Сегодня весь день меня занимали глубокие думы и ещё более глубокие сомнения.
Он поднимает к голове руки. Растопырив пальцы, совершает такое движение, как если бы машинально собирался пропустить между них пряди волос. Ага, думаю, значит до этого приключения лысым ты не был. И волос когда-то было много, судя по тому, как широко ты загребаешь то, чего теперь нет, и они точно не были короткими. Он замирает, словно впервые не обнаружив шевелюры, потом проводит ладонью по черепу и уже обеими руками по лицу.