И тогда я вспоминаю.
Я не в своей спальне в Колорадо, а в гостиничном номере на острове Уинслоу. Потому что папа сейчас работает здесь. Но другого человека, который должен был быть здесь, третьего человека, который составлял треногу, которая была нашей семьёй, здесь нет с нами, потому что она уехала на учебную конференцию и не вернулась домой.
— Мама…
Она целует меня в лоб.
— Я постараюсь вернуться пораньше, если смогу.
Я борюсь с простынями, но они прилипают к моей коже, прижимая к кровати, удерживая меня.
— Мам, не уходи…
— Это моя работа, — она одаривает меня грустной, понимающей улыбкой. — Я должна идти.
— Нет.
Простыни впиваются в мою кожу, как верёвки, прижимая меня к матрасу.
— Ты должна выслушать меня…
Но она отстраняется точно так же, как и в ту ночь. Как будто это не прощание навечно.
— Сладких снов, Нелли Би.
— Мама!
Она хватает свой чемодан.
— Не надо!
Я бьюсь о простыни, но это бесполезно.
— Мама, пожалуйста!
Она открывает дверь. Оглядывается на меня.
— Ты должна быть сильной сейчас, малышка.
— Мама…
Окна с треском распахиваются, впуская порыв ветра, который звучит так, словно отказывает реактивный двигатель.
Она посылает мне воздушный поцелуй.
— Я буду скучать по тебе.
А затем она выходит в дверь, закрывая её за собой.
— Нет!
Простыни обмякают в моих руках. Я сбрасываю их и бегу к двери. Я рывком открываю её и осматриваю коридор, но слишком поздно.
Она уже ушла.
— Тсс.
Маленький мальчик появляется в конце коридора.
— Следуй за мной, — говорит он.
Я вытираю тыльной стороной ладони заплаканные щёки.
— Зачем?
Он хихикает.
— Мы играем в игру.
Его голос потрескивает, как радиопомехи. Сейчас он стоит посреди коридора, хотя я и не видела, чтобы он двигался.
Я сглатываю и прижимаюсь спиной к дверному косяку.
— Что за игра?
Я моргаю, и он уже стоит прямо передо мной, свет отражается в его тусклых, ломких волосах.
— Мы не можем позволить ему найти тебя, — шепчет он, просовывая свою маленькую холодную руку в мою. — Поторопись.
Он тянет меня по коридору, подол моей ночной рубашки шуршит вокруг лодыжек. Розовые шёлковые ленты кружатся вокруг моих запястий и округлого выреза. Я комкаю рукой тонкую, незнакомую ткань.
Маленький мальчик оглядывается на меня.
— Не волнуйся, — говорит он. — Я не позволю ему найти тебя
— Кто ‘он’? — спрашиваю я.
— Мужчина, — отвечает он.
Он ведёт меня вверх по узкой лестнице на пятый этаж.
— Мы можем спрятаться здесь, — говорит он, открывая дверь в бельевой шкаф.
Я отдёргиваю руку.
— Нет.
Свет мигает.
— Поторопись, — говорит маленький мальчик. — Он идёт!
Тяжёлые шаги слышны вверх по лестнице.
Маленький мальчик протягивает руку.
— Пожалуйста.
Шаги становятся громче.
Я беру мальчика за руку и погружаюсь в темноту.
* * *
Я резко просыпаюсь.
Простыни вокруг меня холодные, влажные и смятые. Огромная дыра, которую мама оставила в моём сердце, снова вскрылась, кровоточит в лёгкие, невозможно дышать. Слёзы обжигают глаза, а резкие, сдавленные рыдания режут горло. Я пытаюсь убедить себя, что это был всего лишь сон, но мои кости болят от метаний в кровати, а кожа под глазами покрыта солью от слёз.
У меня есть два варианта. Я могу разбудить папу. Рассказать ему о сне и о том, что произошло ранее в ванной. Найти утешение в единственном родителе, который у меня остался, и в процессе испортить счастье, которое он смог найти здесь. Он одарит меня таким взглядом, который говорит, что он уже сомневается, что я когда-нибудь буду в порядке, и тогда мне тоже будет труднее в это поверить.
Или я могу полностью отключить свои эмоции.
Я хватаю рюкзак и направляюсь в бальный зал.
* * *
Мой плейлист с инди-роком крутится в ушах, пока я тренирую жете через весь зал. Это не традиционная балетная музыка, но мощь инструментов и эмоциональность вокала дают мне необходимый импульс, чтобы прыгать выше, растягиваться дальше, работать усерднее. Я теряюсь в историях песен и в ритме, проходящем через меня. Музыка делает меня смелой, заставляет меня хотеть устроить шоу для этого зала и всех, кто может быть в нём. Человек или отпечаток.