Мама останавливается, как только мы входим, и кладёт руку на грудь.
— О, Аурелия, разве тут не прекрасно?
Отель прекрасен, с его высокими колоннами и панельным потолком, выполненным из того же полированного красного дерева. На каждой колонне изящно вырезаны те же узоры из плюща, цветов магнолии, пальмовых листьев и озорных херувимов, играющих на арфах и лютнях, что и на парадных дверях отеля. Рядом с лестницей стоит золотая клетка лифта, а с галереи второго этажа открывается вид на главный вестибюль и вход в отель, и, вероятно, именно поэтому так много дам сидит там, наблюдая за прибытием новых гостей «Гранда». Но отель почему-то напоминает мне Колизей, как будто я вхожу через одни ворота и жду, когда лев появится через другие.
Я замечаю его раньше, чем он замечает меня, он входит в вестибюль с тремя другими джентльменами. Все в белых рубашках и брюках и с теннисными ракетками в руках. Я отворачиваюсь и прячусь за колонной, а мама кричит:
— Лонни! Сюда.
Я крепко зажмуриваюсь, ударяясь головой о колонну. «Просто помни, что ты любишь её, — говорю я себе, — и что она желает тебе добра».
— Миссис Сарджент, — говорит Лон, его голос грохочет в моей груди, как пушечный выстрел. — Где Аурелия?
Я делаю глубокий вдох, нацепляю свою привычную улыбку и выхожу из-за колонны.
— Привет, Лон, — говорю я, заставляя свой голос звучать радостно, чего я не чувствую. — Чудесно видеть тебя снова.
Он берёт меня за руку и проводит губами по костяшкам пальцев в перчатке. Я прикусываю язык, чтобы не высунуть его.
Дело не в том, что Лон совершенно отвратителен. Мои друзья все позеленели от зависти, что я заполучила красивого холостяка с состоянием в придачу, но, хотя я могу оценить его не гротескные черты чисто аналитически, они не вызывают у меня симпатию к нему.
— Теперь мы будем гораздо чаще видеться друг с другом, — говорит он.
Его запах — вызывающая кашель смесь бергамотового одеколона, кофе и сигар — проникает в мои ноздри, вызывая тупую боль в левой роговице.
— Полагаю, что да, — отвечаю я, запах щекочет моё горло.
Мама незаметно щипает меня за запястье, и я широко улыбаюсь.
— Я не могла бы быть более рада этой перспективе.
— Я тоже.
Мать спрашивает Лона о его игре в теннис и мужчинах, с которыми он играл. «Деловые партнеры», отвечает Лон, которые также будут проводить лето в отеле, позволяя ему участвовать как в работе, так и в играх, пока они здесь. Я пользуюсь возможностью и медленно отступаю назад, пока жжение в горле не утихает.
— Конечно, во время вашего медового месяца в сентябре работы не будет, — легкомысленно упрекает его мама.
— Конечно, — говорит Лон, переводя взгляд на меня. — Я бы и не мечтал об этом.
Он ждёт, что я что-то скажу — возможно, что я рада, что в это время он будет уделять мне всё своё внимание, или что я не могу дождаться сентября, — но всё, о чём я могу думать, это тот факт, что менее чем через три месяца я буду вынуждена делить постель с этим человеком, который купается в одеколоне и курит ужасное количество сигар и который мне совершенно незнаком.
Поэтому я вообще ничего не говорю.
Отец возвращается после регистрации и останавливается рядом с Лоном, пожимает ему руку.
— Лон. Рад тебя видеть. Твой отец здесь?
— Полагаю, совершает утреннюю прогулку по пляжу. Пока мы здесь, у него очень строгий график. За все годы, что мы проводили лето в «Гранд Отеле», он ещё ни разу не нарушил его. Вы уже зарегистрировались?
— Да. Мне сказали, что наши чемоданы скоро должны быть доставлены.
— Я не буду вас задерживать. Мне нужно переодеться к обеду.
Он поворачивается ко мне и снова берёт меня за руку.
— Увидимся в столовой, скажем, через час?
Я застенчиво наклоняю голову, как учила меня мама, мгновенно презирая себя за это.
— Я бы ни за что на свете не пропустила это.
Лон ухмыляется.
— Замечательно. Прошу меня извинить.
Мать смотрит ему вслед, её взгляд устремлен немного дальше на юг, чем подобает настоящей леди.
— Он довольно атлетичный мужчина, не так ли?
«Почему бы тебе тогда не выйти за него замуж?» — думаю я, едва удерживая язык за зубами.
— Идёмте, дамы, — командует нам отец, пересекая вестибюль и направляясь к лифту.
Мама и Бенни проскальзывают в лифт следом за ним, и я остаюсь одна с другой стороны, но даже по настоянию оператора я, кажется, не могу переступить порог. Моё сердце учащается, когда я думаю о песне, о птичке в позолоченной клетке, и затем внезапно моя жизнь проносится перед моими глазами, моё прошлое, настоящее и будущее смешиваются воедино, и одна ужасная правда становится очевидной: