— Вы видели, — поняла она.
Он кивнул.
Она села на подлокотник кресла и, помолчав, попросила:
— Расскажите, как это было.
— Уезжай отсюда как можно дальше. Очень, очень далеко, — посоветовал он. Но тут же вспомнил: нет такого «далеко», чтобы спрятаться, скрыться. Кажется, что-то об этом было в стихотворении. — Забудьте, что я сказал.
Он с трудом дошел до кухни, начал готовить кофе.
— Так… так плохо? — спросила Таня, тоже зайдя на кухню.
— Мы все обречены. Я в это дело не ввязываюсь. Просто хочу работать в министерстве и забыть все, что произошло. Забыть всю эту чертовщину.
— Это инопланетное существо?
— Да, — кивнул он.
— Оно настроено враждебно к нам?
— Да. И нет. И то, и другое одновременно. Преимущественно — враждебно.
— Тогда мы должны…
— Иди домой, — посоветовал Чьен, — и ложись спать. — Он внимательно посмотрел на нее. — Ты замужем?
— Нет. Сейчас — нет. Раньше была.
— Останься со мной, — попросил он. — До утра, сколько там ночи осталось. Пока не взойдет солнце. Мне страшно, когда темно.
— Я останусь, — согласилась Таня, расстегивая пряжку плаща, — но я должна получить ответы.
— Что имел в виду Драйден? — спросил Чьен, ведя ее в спальню. — В отношении небесных сфер. Что это значит?
— Нарушится весь небесный порядок Вселенной, — пояснила она, повесив плащ в шкаф.
На ней был оранжевый полосатый свитер и облегающие брюки.
— Это плохо, — затосковал Чьен.
— Не знаю. Наверное, — подумав, ответила она. — По-моему, это как-то связано с идеей старика Пифагора насчет музыки-сфер.
Она уселась на кровать и стала снимать туфли, похожие на тапочки.
— Ты веришь в это? Или ты веришь в бога?
— Бога! — засмеялась она. — Время веры в бога кончилось вместе с эпохой паровозов. О чем ты?
— Не смотри на меня так, — он резко отодвинулся. — Я теперь не люблю, когда на меня смотрят.
— Наверное, — предположила Таня, — если бог существует, наши дела его мало волнуют. Такая у меня теория. Победит ли зло, добро, погибнет человек или животное — судя по всему, ему это безразлично. Честно говоря, я не вижу никаких его проявлений. И партия всегда отрицала всякую форму…
— Но ты его видела? Когда была маленькой?
— Только тогда. И я верила…
— А тебе не приходило в голову, что «добро» и «зло» — разные названия одного явления? И бог может быть добр и наоборот одновременно?
— «Разрушитель» — припомнил Чьен. — «Железо», «Пасть» и «Птица», и «Заоблачная Труба»… Плюс другие названия, формы, не знаю. У меня была галлюцинация на обеде у вождя. Очень сильная и очень страшная.
— Но стелазин…
— От него стало только хуже, — заметил Чьен.
— Можем ли мы противостоять этому?.. — задумалась Таня. — Этому существу, созданию, призраку, видению — что ты видел? Ты называешь это галлюцинацией, но, очевидно, это была не галлюцинация.
— Да, думаю, что он существует. Верь в него.
— И что это даст?
— Ничего, — вяло сказал он. — Абсолютно ничего. Я устал. Давай ляжем в постель.
— Хорошо.
Она начала стягивать с себя свой полосатый свитер.
— Мы потом поговорим подробнее.
— Галлюцинация, — медленно произнес Чьен, — это милосердная вещь. Лучше бы я не утратил ее. Отдайте мне назад мою галлюцинацию! Пусть все опять будет, как было раньше, до той первой встречи с калекой-продавцом.
— Ложись в постель. Будет хорошо — тепло и приятно.
Он снял галстук, рубашку — и увидел на правом плече знак, стигмат — след руки, остановившей его в прыжке с веранды. Красные полосы. Похоже, они никогда не исчезнут. Он надел пижамную куртку, чтобы спрятать следы.
— Твоя карьера теперь полетит вперед, — попыталась успокоить его Таня. — Разве ты не рад?
— Конечно, — кивнул он, ничего не видя в темноте. — Очень рад.
— Иди ко мне, — сказала Таня, обнимая его. — Забудь обо всем. По крайней мере, пока.
Он потянул ее к себе. И стал делать то, о чем она его просила, и чего он сам хотел. Она была ловкая и хорошо справилась со своей частью. Они хранили молчание, пока она не выдохнула: «О-о!» и обмякла.
— Если бы можно было продолжать вот так бесконечно, — вздохнул Чьен.
— Это и была вечность, — сказала Таня. — Мы были вне времени. Это безграничность, как океан. Наверное, так было в кембрийскую эпоху, пока они не выползли на сушу. И есть только один путь назад — когда мы занимаемся любовью. Вот почему это так много значит для нас. В те времена мы были как одно, как одна большая медуза. Теперь их много выбрасывают на берег волны.