— Я не привык к принудительному ограничению, — сказал Купертино. — На Ганимеде нет большого движения, у нас там двести, даже двести пятьдесят миль в час — самое обычное дело.
Его голос звучал до странности плоско, невыразительно; Майерсу сразу пришли в голову наркотики, в частности — стимуляторы таламуса. Все, казалось бы, легко объяснимо: в Купертино чувствуется еле сдерживаемое нетерпение, потому он и снял ограничитель скорости, для человека, привычного к работе с механизмами, дело совсем не хитрое. И в то же время…
Интуиция, накопленная за двадцать лет службы, подсказывала Майерсу, что тут есть что-то еще.
Протянув руку внутрь машины, он открыл ящик для перчаток и посветил туда фонариком. Письма, проспект мотелей, одобренных AAA[8]…
— А ведь вы, мистер Купертино, не верите, что и вправду находитесь на Земле, верно? — сказал Майерс, внимательно изучая лицо водителя. Никакого эффекта его слова не произвели. — Вы — один из этих свихнутых наркоманов и считаете все окружающее наркотической галлюцинацией, связанной с подсознательным ощущением вины. А что в действительности вы сидите у себя дома, на Ганимеде, в гостиной своего двадцатикомнатного жилища — и окружены к тому же вашими слугами-роботами, так ведь?
Резко рассмеявшись, он повернулся к напарнику.
— На Ганимеде она растет просто так, вроде сорняка. Штука, которой они пользуются. Экстракт из нее называется фрогедадрин. Они перетирают сушеные стебли, делают из них такую кашицу, кипятят ее, сливают жидкость, фильтруют, а затем — в самокрутки и курят. А как накурятся до чертиков…
— В жизни своей не пробовал фрогедадрина, — все тем же отсутствующим голосом сказал Джон Купертино. Он опять смотрел прямо перед собой. — И я знаю, что нахожусь на Земле. Но только со мной что-то не так. Посмотрите.
Протянув руку, он погрузил ее в обшивку приборной панели; прямо на глазах у Майерса кисть руки исчезла по самое запястье.
— Видите? Все, окружающее меня, нереально, не предметы, а тени. И вы двое — тоже, я могу устранить вас, просто переключив свое внимание на что-нибудь другое. Во всяком случае — я думаю, что могу. Но — я не хочу. — Его голос дрожал и срывался. — Я хочу, чтобы вы были реальны, чтобы все это было реальным, в том числе и доктор Агопян.
Майерс переключил рацию на второй канал.
— Соедините меня с Сан-Хосе, с доктором Агопяном, — сказал он. — Ситуация чрезвычайная, так что не тратьте попусту время на его ночную секретарскую службу.
Гудки и пощелкивание в наушниках говорили, что связь устанавливается.
— Ты видел сам, — взглянул на коллегу Майерс. — Ты видел, как он просунул руку сквозь приборную панель. А вдруг он и вправду может нас устранить?
Проверять как-то не очень хотелось; Майерс был в некотором замешательстве и уже искренне жалел, что помешал Купертино гнать машину по шоссе — хотя бы и к смерти. Да вообще — куда угодно.
— Я знаю, отчего это. — Купертино говорил скорее сам с собой, чем с полицейскими. Нашарив сигареты, он закурил, руки его дрожали уже поменьше. — Это все из-за смерти Кэрол, моей жены.
Никто с ним не спорил, никто не задавал вопросов; Майерс с напарником стояли и молча ждали, когда же доктор Агопян подойдет к телефону.
Готлиб Агопян едва успел натянуть поверх пижамы брюки и куртку. Кабинет, где он принял Джона Купертино, располагался в центральной части Сан-Хосе и был открыт в такое неурочное время только благодаря звонку из полиции. Агопян включил свет, отопление, поправил стоящее перед столом кресло и покосился на пациента. «Хорош же у меня небось видочек, — невесело подумал он. — Причесаться и то не успел».
— Крайне сожалею, что поднял вас, — сказал Купертино, но сожаления в его голосе как-то не чувствовалось. Какой бы то ни было сонливости в нем тоже не замечалось, и это в четыре-то часа ночи; он сидел, закинув ногу на ногу, и курил, а доктор Агопян, стеная про себя и ругаясь, вышел в примыкающую к кабинету комнату, чтобы включить кофеварку. Уж хотя бы на это-то он имеет право.
— Сотрудники полиции, — сказал вернувшийся в кабинет врач, решили по вашему поведению, что вы — возможно — приняли какой-либо стимулянт. Но мы-то с вами понимаем, что дело совсем не в этом.
Он хорошо знал: Купертино всегда такой, в этом человеке какая-то врожденная маниакальность.
— Не нужно было мне убивать Кэрол, — вздохнул Купертино. — Теперь все стало не так, все изменилось.
— Вам что, прямо вот сейчас ее не хватает? — удивился Агопян. — Ведь только вчера вы говорили…
— Так это днем; после восхода солнца я всегда чувствую себя уверенней. Кстати, у меня теперь есть адвокат. По имени Фил Вульфсон.