Зимой тыква и кукурузная крупа превращались стараниями мамы в густую кашу и пресные лепешки-чуреки.
В свободные вечера мама читала вслух книжки – раскладки со стихами Чуковского и Маршака. Со временем их сменили Гоголь, Пушкин, Короленко. Четкой системы в чтении не было. Читали то, что удалось раздобыть. Часть книжек мама заблаговременно купила до моего рождения. Другие удавалось взять в порядке очереди в заводской библиотеке. Замечательные книги Жюль-Верна, двухтомник А. Гайдара и рассказы Ю. Сотника прислала из тогдашнего г. Фрунзе (теперь Бишкек) тетя Женя. Она успела выехать туда с семьей из Ростова в 1941 году и оставалась в Киргизии до 1990 года, поры, когда выращенные с ее участием ученые из представителей «титульной нации» ненавязчиво посоветовали бывшей наставнице освободить для них должности на кафедре и в диссертационном совете мединститута.
Присланные тетей книги я читал и перечитывал несколько раз уже самостоятельно.
Однажды маме удалось купить песенник, по которому мы пели по вечерам песни военной поры. Пронзительные образы «Темной ночи» и «Землянки» перекликались с окружавшими реалиями завершавшейся Войны. Та же тесная печурка, пыльный, остро пахнущий бурьян на пустыре, начинавшемся в нескольких шагах от подъезда, свист холодного осеннего ветра в проводах, пропавший без вести на фронте отец…
Детали быта военного времени
Отсутствие в обиходе многих необходимых вещей пробуждало у окружающих изобретательность в духе героев Жюль-Верна и давно забытые навыки. Мужчины, чаще старики, за неимением спичек, вернулись к огниву (кресалу), представляющему собой, согласно энциклопедическому словарю, «стальную пластину для добывания огня путем удара о кремень и применявшемуся с начала железного века». Такой способ добывания огня представлялся куда занимательнее, чем обыденное чирканье спичками. Помню, как «деды́», не спеша, доставали из кисетов нарезанные листки газеты для самокруток, которые заполняли табаком-самосадом. Широкое проникновение последнего в число местных огородных культур побудило остряков переиначить название народной песни «Сама садик я садила» на «Самосадик я садила». Затем в дело шли кремень и кресало. Курильщики делились друг с другом тонкостями изготовления трута из древесных грибов. По ходу процесса высекали на распушенный торец трутового жгута искру, которую, следуя рекомендации поэта-декабриста Одоевского, раздували до возгорания (устойчивого тления). В качестве кресала использовались обломки напильников. Кремень отыскивали на Ассе.
Огниво можно было бы заменить зажигалками, которые изготавливались умельцами из механического цеха завода, если бы не одно «но». Камни для зажигалок продавались в Орджоникидзе спекулянтами поштучно, по баснословной цене.
У жилдомовских дровяных сараев имелась самодельная коптильня. Ею по очереди пользовались владельцы свиней, выращенных в тех же сараях. Сооружение представляло собой вырытую в земле печь с отходящей закрытой траншеей, увенчанной вертикально стоящей жестяной трубой, внутрь которой подвешивались окорока. Топилась коптильня заранее припасенными опилками.
Вспоминаю бытовую изобретательность мамы. Она сварила на электрической плитке в нашей комнате, а не на кухне, чтобы не травмировать обоняние соседей, полный таз хозяйственного мыла. Исходное сырье составляли прогорклый жир из заводских отходов и каустическая сода. В густой бежевой массе вспухали и лопались пузыри. Вонь стояла ужасная, даже по тогдашним ощущениям, зато результат получился замечательный. Плодами маминого труда мы пользовались сами и делились с соседями. Наш продукт безошибочно узнавался по периферическим кускам застывшего и затем нарезанного мыльного каравая, повторявшим плавные изгибы варочного таза. Крахмал для хозяйственных нужд изготавливался из картофеля.