И все-таки, несмотря на очевидную нелепость некоторых ситуаций, наши игры были своеобразным средством адаптации к окружающей действительности. Правда, подражая взрослым, мы не всегда осознавали драматизм событий. Запомнилась антипедагогичная игра на тему: «Давай, ты будешь в тюрьме, а я принесу передачу». Как правило, «передавался» «табак» из перетертого сухого листа подсолнечника.
Порой как игра воспринималась и вовсе трагическая ситуация. Летом 1946 года пьяный казак на свадьбе убил ударом топора мужа маминой подруги Василия Сети (больше людей с такой фамилией я не встречал). Мы с Юрой Байтманом играли в похороны, украшая голову лежавшего на кровати дяди Васи, собранными полевыми цветами. Понятие смерти и расставания навсегда в тот момент было еще за пределами нашего жизненного опыта.
Иногда неприятные последствия некоторых «игр» приходились и на мою долю. Однажды зимой я впервые появился у подъезда дома в офицерской шапке-ушанке из белой овчины. До этого за неимением мужского головного убора приходилось пользоваться маминым шерстяным платком. В упомянутой шапке, привезенной с фронта Михаилом Александровичем Виноградовым, раньше щеголяла его дочь Мила. Мне головной убор достался в результате обмена на мамин платок. Увы, первый выход во двор в офицерской шапке обернулся для горькой обидой. Несколько ребят старшего возраста, притворно восторгаясь моим «военным» видом, предложили надеть на шапку услужливо протянутую красноармейскую каску. Я с готовностью согласился, не обратив внимания на внутренность шлема, покрытую липкой массой. Как выяснилось позже, предмет амуниции использовался в качестве емкости для отработанного автола. В результате моей доверчивости шапка мигом потеряла щегольский вид. Отчистить смазку не удалось. Но и другого головного убора не было. Пришлось носить такой. Окружающие на подобные мелочи не обращали внимания. Окружающие ходили, в чем придется. Одна группа эвакуированных женщин выделялась экзотической одеждой – платьями из американских мешков для сахара. Их платья (очевидно, единственные) и белье, помещенные в «вошебойку» – специальную камеру для прожарки, сгорели по недосмотру разгильдяя – прожарщика, пока они мылись в душе. Выйти из санпропускника без одежды пострадавшие не могли. Проблема разрешилась смелым для того времени распоряжением директора. Со склада принесли упомянутые мешки, которые тут же превратились в балахоны с прорезями для головы и рук.
Другое смелое распоряжение директора однажды чуть не обернулось неприятностями для него и моей мамы. Речь шла о решении выдавать кочегарам котельной мясные консервы, остававшихся в банках после взятия проб на бактериологический анализ. Банки числом 5 штук поступали в лабораторию из каждой выпущенной за смену партии. Кто-то донес «органам» о фактах «разъедания» продукции. По установленному порядку содержимое банок после взятия нескольких граммов проб подлежало уничтожению. К счастью, прокурор проявил снисходительность и понимание ситуации. Практика выдачи дополнительного питания работникам тяжелого физического труда продолжилась.
В последний детсадовский год произошло два памятных события: денежная реформа 1947 года и отмена продуктовых (хлебных) карточек.
Замену денежных знаков я воспринял, как исчезновение зеленой трехрублевки с изображением пехотинца и синей «пятерки» с летчиком. Нас с мамой, конфискационные механизмы денежной политики не задели, поскольку, не имея минимальных накоплений, мы жили «от зарплаты до зарплаты». Все наше «состояние» заключалось в облигациях» Государственных займов восстановления и развития народного хозяйства СССР» 1946 и 1947 годов (со сроком погашения 20 лет), на которые инженерно-технический персонал и рабочие завода подписывались «добровольно»[5].
В те же облигации по «почину» неизвестных энтузиастов обратились также и перечисленные государством на счет Сбербанка (без права снятия), денежные компенсации мамы за 4 отмененных отпуска военной поры. Надо сказать, что упования на возврат заемных денег у большинства окружающих отсутствовали изначально. Об этом можно было судить по тому, что облигации внушительного номинала широко использовались в наших детсадовских играх.
Выплаты по этим государственным обязательствам впоследствии неоднократно переносились «по инициативе миллионов советских людей» (см. доклад Хрущева на 21 съезде КПСС). В итоге астрономические для нас суммы, зафиксированные на красивых бумажках, были деноминированы, и в конце 60-х годов мама получила за все про все около 100 рублей. Ее месячный оклад в то время составлял 120 рублей.
5
В расчетной книжке мамы за 1952 год имеются записи о размере оклада в сумме 980 рублей и ежемесячном отчислении на заем суммы 140 рублей. Подоходный налог колебался от 85 руб. 38 коп. до 167 руб.67 коп.