Через некоторое время было подано кушать.
Я набросился на салат как голодный волк, и съел все до крошки. Я ел с такой жадностью, что у меня не возникло даже мысли предложить кому-то.
– Спасибо, было очень вкусно.
– Хороший салат? – спросил старший брат.
– Отличный!
– Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, – вмешался средний брат.
– Вот если бы ты сделал этот салат, – самодовольно заговорил Еким Иваныч, – он был бы только хороший. А у меня он отличный!
Так как я поел быстрее других, то мне осталось только одно, – ждать, заглядывая в рот другим. Мне предлагали еще добавки, но я отказывался.
Наступило время десерта. Поставили самовар, расставили кружки. Всем дали по пять сахарков и две сушки. Все ели с удовольствием. Никто не разговаривал.
Старший брат взял кусочек сахару и начал беспрерывно чмокать ртом. За раз или два можно было ему простить. Но он делал этот звук не останавливаясь! Он чмокал и чмокал, словно издевался. После каждого раза я думал, что он прекратит; а он, вместо этого, начинал с новой энергией. От этого раздражение увеличивалось. Во мне поднималась давно утихшая буря. Я не знал, что с собой поделать. Я не мог противиться этому нехорошему чувству. Уж слишком оно было внезапным. Оно прямо застало меня врасплох.
– Я бы тебе запретил есть сладкое, – сказал младший брат.
– Почему?
– Ты ешь этот сахарок и причмокиваешь так, что тебя за сто километров слышно.
– Серьезно? – удивленно спросил Еким Иваныч.
– Да.
– Ну простите… А я и не замечал за собой. Ведь зубов то уже нет.
Я посчитал это остроумное замечание младшего брата за снисхождение Божие. Я не мог сообразить, почему обычные звуки, исходящие от этого доброго человека, вызывали во мне такое негодование. Я хорошенько призадумался.
После ужина я вернулся на свое укромное местечко на кровати и стал рассуждать. Я думал не только об этом случае, но и о себе, о своей жизни в целом. Не часто удается живя в городе, в этом бурлящем и кипящем потоке жизни, так сосредоточенно подумать о своей собственной судьбе и заглянуть в себя. Я погрузился в мир дум и грез.
Вдруг на мои ноги что-то упало. Это вывело меня из легкой дремоты. Старший брат приносил постельное белье. Сначала он принес подушку и положил мне ее на ноги.
– Да ладно вам, Еким Иваныч. Я сам все притащу.
Он ничего не ответил. Только улыбнулся. Но улыбнулся так, как улыбается маленький ребенок, делая какую-то шалость.
Потом старший брат притащил простынь. Его улыбка еще больше растянулась, а глаза заблестели. Он кинул ее мне на живот.
– И не двигайся! – сказал серьезным голосом он. Но счастливое лицо придавало этим словам столько доброты и нежности, что я по собственной воле не желал бы двинуться ни на метр.
Последний, третий раз, он пришел с одеялом. Он кинул его прямо на меня, и укрыл полностью. Только нос торчал из-под него. Я посмотрел на веселое лицо Еким Иваныча и меня посетило чувство, какое может испытать человек, вдруг увидевший, как в фонтане вместо воды начал рекой идти шоколад. Удивительно и необычно! Несколько мгновений я не мог прийти в себя; но все же и не мог не улыбнуться глазами.
– Как при царском режиме… Не дышать!
В его голосе, словах, движениях, улыбке, было столько чисто отцовского чувства, что я стал невыразимо счастлив. Я с изумлением и любовью смотрел на этого большого человека.
Перед сном я почему-то задумался о бабушке. «Как она там одна живет со всем справляясь? Три старика живя вместе ничего не поспевают, а она одна, да еще женщина. Буду к ней чаще наведываться, помогать. Она наверно за водой сама ходит, кушать готовит, убирает, стирает, а еще огород у нее. И никто не поможет!.. Страшное дело!..»
Мне захотелось прямо сейчас вскочить и побежать к ней, забежать в избу, упасть в ноги и попросить прощения за все. Эта мысль вызвала у меня умиление, а чувства, последовавшие за ней, – слезы.
Мне так было хорошо здесь!
«Я так люблю тебя… жизнь! Я всех люблю: и близких, и отца, и мать, и братьев, и злых людей, и собаку, и лошадь, и травку… Я все на свете люблю!.. Как же хочется всего себя, всю жизнь свою отдать на то, чтобы всем было счастливо»
Мне вспомнилось, как бабушка в детстве садила меня на колени и рассказывала разные сказки и басни. А потом учила меня таким христианским добродетелям, как кротость, смирение, самопожертвование и, конечно, учила меня главной заповеди, чтобы я любил Бога и ближнего.
Она всегда твердила мне одни и те же слова: «Пойми главное, внучек, у тебя нет ничего своего: все что твое, это все Божие, а значит не твое. Так же и не думай, что жизнь принадлежит тебе. Нет! Она дана тебе Богом, и потому также принадлежит Ему. Ведь сказано в Евангелии, что мы лишь работники в хозяйском саду. И я верю этому, потому что эти слова подтверждает мое сердце! Когда я считаю свое не своим, мне сразу легче на душе, счастливее… Поэтому нужно работать и делать дело жизни. А дело это – служение… Служение всем людям. Вот так вот. Постарайся понять это»