Долго бы он еще разговаривал… Но старшему брату все это осточертело. Я видел в его глазах искорку злобы. Он резко встал, взял за руку брата, как маленького щенка, и хотел было отвести его спать. Но тот оттолкнул Екима Иваныча и переменился в положении. Он выглядел как человек, готовившийся отбивать удары.
Старший брат стоял напротив младшего и взволнованно пытался ему растолковать, что нужно идти спать. Чем больше он увещевал его, тем больше краснело и кривилось от ярости и злобы лицо младшего брата. Было слишком несообразно видеть огромную, более спокойную, чем возбужденную фигуру старшего брата, и маленькую, хилую, разгоряченную, готовую ко всему фигуру младшего брата. Казалось, что все должно быть совсем наоборот. Мне, почему-то, хотелось поменять их местами.
Я чувствовал, что сейчас произойдет что-то необратимое. Я не знал, как поступить в такой ситуации, чтобы помешать этому; тем более я боялся влезть в чужие семейные отношения, и получить незаслуженное унижение.
Долго ждать необратимого не пришлось: старшему брату последовал, как мне показалось, сильнейший удар по лицу. Я даже услышал, как что-то щелкнуло у него в челюсти. Но, что хуже этого, посмотрев на краснеющее лицо старшего брата, я подумал просто, что он убьет его после этого поступка. Еким Иваныч, в свою очередь, простоял как будто в оцепенении несколько секунд, ничего не предпринимая. Он только сдержанно посмотрел на брата, не двигаясь с места. Он глубоко и часто дышал. Я видел по его напуганным глазам, что он боялся ни столько собственного брата, а боялся за возникшее у него желание ответить ударом на удар. Он чувствовал в себе силу и нес за нее ответственность. Он знал, что брат бы просто рассыпался под гнетом его крепкой, хоть и старой мужской руки.
Его высокий лоб то напрягался, собирая складки в едино, то расслаблялся, сгущая и так пышные брови. После нескольких таких напряжений и расслаблений, видимо связанных с сильнейшей внутренней работой, он издал свой привычный оборванный звук горлом, схожий на рев дикого зверя, и сел на стул.
Младший брат покинул неприятное место сразу после удара. Он скрылся так быстро, что я не успел заметить его пропажу.
Мы все сидели тихо: не двигались и не шевелились. За окном начинало темнеть. В комнате становилось мрачнее с каждой минутой. Мы сидели на своих местах как призраки во тьме. Слышны были глубокие и тяжелые вздохи каждого.
Старший брат сидел неподвижно, подперев голову рукой. Он упорно смотрел перед собой. Его глаза не двигались, и ничего не выражали. Они казались пустыми и безжизненными. Могло показаться даже, что он умер. Только глубокие выдохи говорили обратное.
Что творилось в душе этого человека? На этот вопрос, возможно, не смог бы ответить даже сам старший брат. Было видно, что он задавал себе тяжелые вопросы, на которые не мог найти ответов. Его мучали и съедали изнутри противоречивые чувства. В его душе велась ожесточенная борьба добра со злом. Что выбрать?.. То, что неправильно, но соблазнительно, или что правильно, но мучительно? Как возродить любовь к брату? Возможно ли полюбить его вновь прежнею любовью? Возможно ли забыть случившееся, простить его всем сердцем и не держать больше зла на него? Эти и другие вопросы осыпали его, неустанно терзали старое сердце. Он всеми силами тянулся к добру.
Его смиренная и добрая от природы натура, любезно помогала в этой борьбе.
Через время старший брат начинал приходить в себя. Наконец его глаза заблестели прежним светом, который в темноте засверкал особенно ярко. Эти две звезды живо осмотрелись по сторонам.
Еким Иваныч встал и поставил свечу на стол. Свет озарил его печальное лицо.
– Одно не справедливо в моей жизни, – вдруг сказал он спокойным голосом, – это моя старость. Вот скажи, за что мне все это? Я этого не заслужил, это не справедливо. Я всю жизнь прожил честно, никому зла не сделал…
Его слова задели за живое все мое существо. По моему телу как будто прошел электрический толчок. Со мной никогда такого не происходило. Ко мне из неизвестного источника рекой потекли новые соки жизни. Я ожил, воодушевился, выпрямился. Все тяготеющие чувства, которые прижали меня к табурету, как ветром сдуло. Из моего рта посыпались слова, которым я не совсем давал отчет. Чем больше я говорил, тем более возвышеннее себя чувствовал.