Я понимал, что нужно что-то делать с собою.
Первое, что пришло мне в голову, – закрыться от этих стариков и перестать разговаривать с ними. С этого момента я начал отвечать им коротко и сурово. Иногда приходилось переходить грань приличия и отвечать грубо, но только дяде Пете.
Братья не понимали, почему я себя так веду. Средний все спрашивал за столом:
– Мы делаем что-то не так?
На что я сухо отвечал:
– Нет, все хорошо.
Но все было не хорошо…
Характеры у всех были скверные, привычки не изменяемые, взгляд на вещи отвратительный и полон заблуждений. Как бы мне здесь не было худо, все-таки зачем-то я здесь оказался. Ведь не просто Провидение связало меня с этими людьми?
После завтрака все убрали со стола, и я остался один в комнате. Я целиком погрузился в собственные мысли.
Через время в комнату пожаловал старший брат с тарелкой в руке. Я начал сердито наблюдать за ним. Мне открыто не нравилось, что он постоянно носит еду к младшему брату. И также уносит грязную посуду. Почему я так воспринимал это обычное дело, я никак не мог знать. Сейчас понимание того, что он несет брату еду, еще больше озлобило меня. Я не мог сообразить только одного, – как старший брат, после унижений и нападков на него младшим братом, мог так спокойно приходить к нему, приносить еду, и начинать снова и снова заводить пустые разговоры обо всем на свете, вместо того, чтобы поговорить об их отношениях и чувствах; и снова и снова спорить и ругаться с ним из-за какой-то чепухи, которая и гроша ломанного не стоит; и снова и снова слышать от него либо необоснованные обвинения, либо унижения, которые ливнем обрушиваются на него в припадке ярости.
Услышав веселый голос младшего брата, мне неудержимо захотелось с ним поговорить. Я постучался в его дверь и вошел в комнату.
Внутри нее стоял ужасный, спертый воздух, чувствовался запах водки и мужицкого пота.
Младший брат что-то небрежно возился с ангелом и увидев меня, жалостливо улыбнулся. Я спрашивал у него разные отвлеченные вопросы и ни слова не обмолвил о вчерашнем. Зато злорадно поделился с ним утренним разговором со средним братом. Я ему тихо рассказывал, удивляясь с дяди Пети. Наконец вдоволь наговорившись о среднем брате, о его причудах и насмеявшись до боли в животе, я посчитал нужным попытаться еще раз заговорить с младшим братом о жизни. Начал я свою речь с произошедшего вчера инцидента.
Как только я заговорил о том, что одурманивание отравляет жизнь не только пьющему, но и людям, живущим с ним, младший брат вспылил. Ему сильно не понравилось то, что я мог предположить, что он мог оскорбить или сделать неприятно близким людям. Но меня удивило больше всего то, что он настойчиво отрицал свое хамское поведение. Мне захотелось еще яростнее доказать, что он не прав. После того, как я ему сказал, что он вчера ударил своего брата, Владимир Иваныч совсем озверел. Он резко перешел на мою личность и как-то умудрился сделать меня виноватым в его ошибках. Он прямо-таки начал унижать меня. Он кричал и оскорблял меня. Лицо его было ужасно в этот момент: оно было все красно и пропитано ненавистью. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, глаза смотрели вниз и как-то в сторону. Казалось, что он сейчас встанет с насиженного места и стукнет меня так же, как своего брата.
Я совсем растерялся. Вначале я не мог сообразить, что происходит. Чем больше горячился Владимир Иваныч, тем больше я становился слабее духовно. Я чувствовал, как все мои внутренние силы истощаются. Я ослаб и не мог ничего ответить. Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Все вокруг начинало меркнуть и сливаться в нечто неясное, расплывчатое. Хотя я чувствовал ужасную усталость, тело мое все трясло в лихорадке, меня бросало в пот. Я не мог дать ясное определение своему состоянию, и готов был завалиться прямо на месте. Казалось пара-тройка новых оскорблений окончательно прикончит меня.
– Вла-димир И-ваныч… пожалуйста простите меня… я… хотел сказать только, что… главное это любовь…
– Любовь?! – закричал он. – Любовь – это ничто, пустой звон, бабский лепет. Ее нет, слышишь, нет! Все это где-то там… Ты говоришь о какой-то любви, а сам-то как говоришь со мной?! Да ты меня презираешь. Да-да!.. Говоришь о какой-то братской любви между людьми, а сам меня и ненавидишь.
Слышать от него унижения и оскорбления было еще ничего, но услышать от него, что я разговариваю с ним так, как будто ненавижу и не люблю как брата, было совсем не справедливо и жестоко…
Я вышел с комнаты совершенно уничтоженный. Передать все свои чувства невозможно никакими словами. Я ощущал, как все мое тело горело, трепетало, разрывалось на части. В груди невыносимо тянуло и жгло; воздуху не хватало. Что-то во мне просило свободы. Я сделал судорожное движение телом, как бы желая струсить с себя неприятное ощущение.