У себя в комнате Галл садится за письменный стол, а мне достаётся место на кровати. Совсем недавно точно так же мы с Верити готовились к экзаменам у неё дома. Я тогда ещё расплакалась, рассказывая о наказании на площади, о том, как отцу Оскара наносили знак во́рона. Кажется, это было не со мной.
Галл снимает с пояса кожаный мешочек и переворачивает его над столом. Белые камушки рассыпаются во все стороны, и Галл аккуратно раскладывает их рядами и кучками. Я искоса наблюдаю, не решаясь задать прямой вопрос. Да, шпион из меня никудышный!
Я достаю из сумки альбом и осторожно раскрываю его на коленях. Описать бы всё словами… Однако рисунки получаются у меня гораздо лучше, чем рассказы. Мои наброски – почти поэзия. Стоит мне замечтаться, отпустить мысли на волю, и перед глазами встаёт лицо Оскара. Его-то я и нарисую. Умные глаза за очками сияют, волнистые волосы взъерошены, рисунки чернильщика подчёркивают гладкость смуглой кожи. Я рисую его сильные и нежные руки, не прикрытые рукавами запястья. Уголок губ Оскара чуть-чуть приподнят, словно всегда готовый к улыбке.
Усилием воли я заставляю себя отвлечься и рисую другое лицо: с нахмуренными бровями и решительно сжатым ртом. Таким я его помню. Таким он был до последней встречи с Минноу. Обель. Я рисую его за работой – чернильщик творит.
Следующим на белой бумаге появляется темнокожий, очень красивый мужчина с обнажённым торсом. Он смотрит серьёзно, как будто беспокоится за меня. Когда-то мне казалось, что он – сама доброта, а его глаза светились сочувствием. Лонгсайт.
А потом появляется рассказчица. Карандаш будто рисует сам, не спрашивая моего согласия. Мне не передать ярко-рыжего оттенка кудрей Мел, но показать, как они тяжёлыми волнами струятся по её спине, в моих силах. Серые и чёрные линии карандаша никогда не расскажут, как прекрасна Мел в переливающихся золотом юбке и нагруднике, как восхитительны истории, записанные на её коже. Почему… почему я до сих пор думаю о Мел?! Рассказчица мечтает соединить разорванные нити. Она надеется, что пустые забудут свои истории и примут наши легенды. Вернутся к истине. Пустые надежды. Здесь, в Фетерстоуне, я понимаю это особенно отчётливо. Достичь цели ей поможет только чудо. Или страшное кровопролитие.
Карандаш скользит по бумаге и выдаёт мои тайные мысли прежде, чем я успеваю их додумать, превратить в законченные образы. Он трепещет, будто пламя свечи или крылья мотылька, шелестит едва слышным шёпотом. Что, если истина не только на нашей стороне? Что, если легенды Фетерстоуна имеют право на жизнь?
Ложь, ересь! Хуже… даже думать так – кощунство.
Глава восьмая
– Так и знала, что мы опоздаем, – шепчет Тания нам в затылки, торопливо шагая к огню.
Костёр пылает, к нему со всех сторон спешат люди. Сегодня вечером, как и обещали старейшины, жители Фетерстоуна решат, будет ли мне позволено остаться в их городе хотя бы на время. Мне вынесут приговор.
Я обязательно должна найти себе место среди пустых. Скоро сюда заявится связной от Лонгсайта и потребует сведений. Я будто снова слышу, как хрустят кости сломанной руки Обеля, и вздрагиваю от озноба даже рядом с жарким костром.
– Мы собираемся здесь каждый вечер, – объясняет Галл. – Ужинаем, делимся новостями, принимаем важные решения, говорим о нашей вере.
Пламя и правосудие. Что ж, с ними я уже сталкивалась.
Каждому находится место у огня. Почти все держатся семьями. Фенн сидит рядом, и, устраиваясь на земле поудобнее, я случайно задеваю его колено своим. Он тут же отшатывается, будто обжёгшись. Когда все усаживаются, Соломон встаёт и произносит звучным голосом:
– Мы едины. Одна семья. Один народ. Одно сердце. Одна душа. Мы греемся у одного костра, мы питаем его пламя и живём его теплом. Пламя нуждается в нашей любви и заботе, и нам не прожить без его жара. Мы едины. У нас нет тайн.
Соломон обводит взглядом лица, освещённые золотистым пламенем костра. Жители счастливо улыбаются ему в ответ, и я вдруг вспоминаю, как в дни рождения папа всегда произносил речь, говорил радостно и гордо.
Голоса пустых у костра звучат в унисон:
– Мы питаем огонь. Огонь греет нас. Мы связаны. Мы одно. У нас нет тайн.
Здесь особая атмосфера: все, кроме меня, знают, что и когда говорить, впитывают тепло пламени и доброе отношение соседей.
Сначала я тоже с удовольствием греюсь у огня, но вскоре становится слишком жарко. Лицо будто горит, и я осторожно отворачиваюсь, усаживаясь боком. Рядом со мной устроилась Галл. Она собирает с земли кусочки коры и листьев, что-то чертит в пыли, накалывает сухой лист на тонкую палочку, будто крошечный парус. Мама давно напомнила бы мне, что отвлекаться на посторонние развлечения нельзя, однако у этого костра правила гораздо свободнее. По крайней мере для своих. Я поплотнее закутываюсь в шаль, чтобы спрятать метки на коже, воображаю, каково это – быть пустой, прятать свои секреты. Впервые в жизни мне хочется поступить как пустая – скрыть тайны.