Она приподнялась на кровати и потянулась к столику за телефоном. У нее вырвался вздох облегчения, когда Дерк мгновенно поднял трубку.
– Это Тина. Благодарю за прекрасные цветы, Дерк.
– Не стоит благодарности. Ну как, Тина, ты не находишь, что твоя последняя работа – лучшая из лучших? Кстати, как ты его назовешь?
От его шутки Тина расхохоталась.
– Конечно, считаю. Я горжусь им и счастлива, но и очень одинока. Дьюку пришлось срочно улететь в Америку на неопределенное время. Я была бы очень рада, если бы ты заехал ко мне…
– Ни слова больше! Всегда рад послужить галантным рыцарем дамам, попавшим в неприятное положение. Я уже влезаю в доспехи и мчусь к тебе во весь опор. А теперь улыбнись, милая девочка, и считай минуты до моего появления.
И действительно, не прошло и получаса, как он явился, нагруженный целой кипой журналов.
– Тут хотя бы есть симпатичные картинки, за неимением лучшего, – объявил он, устраиваясь поудобнее в кресле.
– Спасибо, Дерк, ты просто золото, – искренне сказала Тина.
– Что делать, раз я благотворитель по натуре! Однако покровительствую совсем не всем и каждому, а только избранной публике! – Его круглые голубые глаза сверкали добродушием и весельем. – А где милый малыш?
– В детской палате. Позже я покажу его тебе, Дерк. Но сейчас мне очень нужно поговорить с тобой о… о жене Дьюка.
Благодушная, круглая как луна физиономия Роуана внезапно вытянулась, а короткие ручки протестующе замахали в воздухе.
– Милая моя, да ты просто с ума сошла! Ни в коем случае! Я дал страшную клятву хранить молчание до своего смертного часа. Дьюк обещал тут же прикончить меня, если он узнает, что я проболтался. И он так и сделает, вот увидишь! Ты же его знаешь…
– Дерк, мне известно, что у него есть жена. – Тина говорила ровным, спокойным голосом. – И только. Ты должен сообщить мне все, что знаешь сам.
Яростно замотав головой, он вскочил со стула.
– Прости меня, Тина, но я действительно поклялся молчать. Я не могу ничего тебе рассказать. Уж лучше я пойду.
– Дерк, если ты сейчас уйдешь, ничего мне не поведав, то, клянусь, я брошу Дьюка и уеду в Австралию вместе с мальчиком. Он больше никогда не увидит ни меня, ни своего сына.
Роуан плюхнулся обратно в кресло, разинув от удивления рот.
– Ты не можешь так поступить с ним, Тина!
– Нет, могу. И Энн Йорк уже в курсе того, как я намерена поступить. Она наговорила мне такого, что я сразу поняла, что знаю далеко не все. А я хочу знать. И если ты не желаешь, чтобы я поступила так, как только что пообещала, то ты расскажешь мне все, ничего не пытаясь скрыть. Лучше горькая правда, чем сладенькая ложь.
Дерк тяжело вздохнул.
– Эх, из огня да в полымя, – обреченно пробормотал он. – И рассказать права не имею, и промолчать невозможно.
– Я знаю, что что-то назначено на двадцать первое августа, – напирала Тина. – Что это – развод с женой?
– Аппараты, – произнес он скорбным тоном. – Они собираются отключить аппараты. Ее семья в декабре поставила Дьюка в известность о своем намерении подать в суд заявление с этой целью. Ей становится со временем все хуже. Надежды хоть на какое-нибудь улучшение состояния, уж не говоря о возвращении к нормальной жизни, нет. Семья устала ждать и бороться за ее жизнь. Дьюк не смог их переубедить. В общем, они правы: это не жизнь, а растительное существование. Им удалось добиться разрешения. Двадцать первого августа аппараты должны отключить.
Из этой длинной тирады Тина почти ничего не поняла.
– Что за аппараты, Дерк?
Он нахмурился.
– Не знаю, я не врач. Наверное, те, что необходимы.
– Для чего?
– Конечно, для поддержания ее жизни. Разве ты не в курсе, что уже одиннадцать лет она лежит в коме? Ничего не видит, не слышит, никого не узнает, полностью парализована. Настоящий живой мертвец.
– Боже мой! – Тина сжала лицо ладонями и в ужасе уставилась на Дерка. Теперь все наконец встало на свое место. Картина получилась жуткая.
– Так ты не знала? – потрясенно произнес Дерк.
– Конечно же нет! – едва сумела пролепетать Тина. – Что с ней произошло? Несчастный случай?
– Нет, – покачал он головой. – В этом-то и весь ужас. Они и года не прожили. Поженились совсем молодыми: ему было двадцать два, ей – девятнадцать. Любили друг друга, как только можно любить в юности. Но ей вообще нельзя было выходить замуж и иметь детей. У нее была врожденная болезнь – повышенная хрупкость сосудов. Однажды ночью, когда они занимались любовью…