Опять помог вездесущий румын. Он подошел к пулеметчику, который, взяв пулемет наперевес, закинул конец длинной вставленной в приемник ленты себе на плечи и, быстро осмотрев, цепкими пальцами вылущил из нее один патрон. Лента тут же распалась на короткую и длинную части. Взяв длинную, свисавшую у красноармейца с плеч часть, румын показал ему следующее место соединения. Майсурадзе радостно понял, поблагодарил и самостоятельно повытаскивал в следующих местах патроны, разделив ленту на 50-патронные отрезки. Один отрезок он так и оставил в приемнике пулемета, перекинув набитую патронами часть через локоть, второй повесил себе на шею, а остальные сложил в коробку.
Старшина оценил приобретение пулемета и распорядился забрать все железные короба с запасными лентами, контейнер со сменными стволами и сумку с принадлежностями. Разжились бойцы и шестью гранатами на длинных деревянных ручках. Когда раздетые немецкие трупы уже оттащили подальше и кое-как, чтобы не сразу бросались в глаза, забросали сеном из невысокой копны, на тропинке неожиданно появился еще один фашист — жизнерадостный парнишка, с четырьмя парующими плоскими котелками в руках. Присутствие на своей позиции чужих солдат в форме вермахта, парнишку поначалу не встревожило. Мало ли, может, смена пришла, может — усилили их позицию или знакомые его товарищей мимо проходили и остановились покурить-пообщаться.
Очнулся он, лишь услышав русскую речь, на которой общались эти «немцы». Но было уже поздно: его взяли на прицел и какой-то незнакомый верзила велел ему, безграмотно коверкая немецкий язык, поднять руки. Русский язык парнишка понимал, как-никак его отец был донским казаком, попавшим в плен еще в прошлую войну и благополучно женившимся на его матери, тогда бездетной вдове, в хозяйство которой он был послан батрачить из лагеря. Когда военнопленным разрешили возвращаться, его отец этим не воспользовался. Из дому на войну в 1915 году его забрали еще холостым. Родители? Два брата и сестра? Как-нибудь и он без них проживет, и они без него слезами не изойдут. Тем более, доходили слухи, в России, да и на Дону после непонятных революций, как пошел разброд и шатания, так жизнь становилась все хуже и хуже: всяк со всяким воюет; кровь реками льется, поболе, чем на германской. А у кого правда — кто разберет? Да еще и свою жену-немку казак действительно полюбил. Хорошей бабой оказалась Хидьда, хоть и старшей на пять лет, доброй и хозяйственной (не говоря уже о крепком теле и довольно приятном глазу лице). Потом и детишки пошли. Куда уезжать?
Так и рос Иоганн (Иван) Шмидт (Ковалев) в русско-немецкой семье, с детства слыша в семье оба языка и узнавая от отца о жизни в далекой и непонятной России. Когда к власти пришли нацисты, отцу это не понравилось, ничего хорошего он от них не ждал, но держал это мнение при себе, не делясь с соседями-бауэрами, разве что жене и детям предрекал несчастья, ждущие в скором времени Германию. Потом Иоганна обидели. Когда в десять лет он вместе с товарищами-одногодками подал заявление на вступление в гитлерюгенд (что отец ему делать заранее не советовал), то с горечью узнал, что он не полноценный ариец и вход в почетную молодежную организацию, куда приняли почти всех его дружков, ему заказан. Полноценный — не полноценный, но школу он все-таки закончил, отец неожиданно умер и он, как старший сын, волей-неволей взвалил на себя заботу о довольно крепком налаженном им хозяйстве. Когда пришло время, его, несмотря на отца-унтерменша, призвали в вермахт.
Уже больше года он в армии, и вот сегодня утром — его первый реальный бой. Вовремя удачной для доблестного германского оружия утренней атаки Иоганн издали увидел русских, испытывая к ним довольно противоречивые чувства. Сам-то он по ним не стрелял — был третьим номером в пулеметном расчете и только переносил за товарищами коробки с лентами и патронами и запасные стволы.
— Не стреляйте, — попросил Иоганн подозрительных немцев, с легким акцентом выговаривая русские слова; осторожно, чтобы не разлить, поставил на землю полные закрытые крышками котелки и поднял руки. — Пожалуйста.
— Откуда русский знаешь? — спросил его черноусый «немец» с каким-то татарским разрезом глаз (не арийским, так точно) и на взмахе задержал штык, которым готовился заколоть очередного фашиста.
— У меня папа русский, — мгновенно побледнел, поняв его движение, Иоганн и захлебываясь словами, быстро рассказал о покойном отце, добавив, что ни он, ни отец никогда нацистов не поддерживали и вообще в русских он не стрелял. И в румын тоже. И вообще его дело — только патроны носить.