Комроты Гординскому было приказано уничтожить затаившегося на северо-восточной опушке рощи противника, потом обойти рощу вокруг, добивая уцелевших, но, не углубляясь в нее, и не отпуская далеко от себя десант. По выполнении задачи «со всех гусениц» догонять свой батальон.
Когда стрельба окончательно утихла, и над открытыми люками появились довольные лица в черных шлемофонах, к танкам вышли несколько красноармейцев во главе с младшим лейтенантом. Среди них выделялся богатырским размером тела, сверкающей медалью на груди и трофейным германским автоматом сержант. Поздоровались. Горячо поблагодарили.
— Что дальше думаете делать? — спросил Доротов.
— Имею приказ обогнуть вашу высотку и проверить отсутствие целой немецкой техники и живых фашистов. Если еще таковые обнаружим — будем уничтожать или пленить. Потом должны догонять своих.
— А вы нам еще не поможете? Самую малость?
— Чем?
— Да… — помялся Доротов. — Гансы гаубицы наши захватили. Хотелось бы вернуть обратно. Но если фашисты там остались — сами мы их не отобьем.
— Карта местности есть? — спрыгнул на землю, разминая ноги, Гординский. — Покажите, где ваши гаубицы. (Доротов показал).
— Ваши бойцы пойдут отбивать? — спросил танкист. — Сколько вас?
— Полтора взвода под ружьем наберется, — ответил артиллерист. — Но часть из них — кашевары, обозники да ездовые.
— Ладно, обозники, так обозники. Оружие хоть у всех? Не побросали, когда от своих гаубиц улепетывали? — хмыкнул Гординский.
— Не побросали, — слегка обиделся задетый несправедливым укором Доротов. — У всех оружие. Карабины и пистолеты. И даже трофеями разжились (он гордо мотнул головой на Гороховского с МП-40 поперек широкой груди). Есть еще два немецких пулемета с лентами, их же гранаты и винтовки. Мы не просто так «улепетывали» — другого выхода у нас не было. Или погибнуть без толку, или спасти личный состав, даже оставив орудия. А до этого, сами увидите, вокруг своих позиций немчуры мы положили изрядно. Били их осколочными в упор с расстояния чуть ли не сотни метров. Даже пару танков на прямой наводке уничтожили.
— Да ладно тебе, лейтенант, — доброжелательно улыбнулся капитан, — я в храбрости ваших орлов нисколько не сомневаюсь, за «улепетывали» не обижайтесь — не со зла сказал. У вас вон какой герой в составе, — кивнул на того же Леву. — Война только началась, а он уже с «Отвагой». За что получил, сержант?
— А вам, товарищ капитан, — хитро прищурившись, вопросом на вопрос ответил Лева, — я смотрю за Польшу ничего на грудь так и не повесили? За взятие казарм артиллерийского полка во Владимире-Волынском, например.
— Погоди, сержант, — всмотрелся капитан. — Что-то мне твоя чрезмерная фигура и лицо знакомы… Точно! Не помню, как тебя звать-величать, но ты и тогда, в Польше, с пушечками на петлицах щеголял. И с саблей на боку. У нас про тебя рассказывали, что ты в рукопашной уйму уланов, чуть ли не в одиночку положил.
— Было дело, — скромно подтвердил Лева. — Немножко покромсал клятых ляхов. А пусть не нападают исподтишка.
— И сейчас, смотрю, — кивнул на трофейный автомат через грудь и черную чужую кобуру на поясе Гординский, — ты не скучаешь.
— Некогда мне скучать, товарищ капитан, — нарочито вздохнул Лева. — Враги не дают.
— Когда сержант Гороховский «улепетывал» последним от своей гаубицы, — гордясь за подчиненного, вмешался в разговор Доротов, — он в одиночку шестерых в рукопашной положил и пришел весь обвешанный трофеями, как новогодняя елка игрушками.
— Ладно, ладно, артиллерия, сдаюсь. Убедили. Взвод танков я вам от своих щедрот для освобождения гаубиц выделю. Три машины. Вместе с автоматчиками. Так говоришь, лейтенант, что вот здесь неотмеченная на карте просека идет, по которой мои танки смогут пройти?
— Смогут, — кивнул Доротов. — Разве что, в каком месте им узковато будет. Может, где придется дерево другое свалить. Но ваши машины мощные — проломятся.