Но я не стал вдаваться в объяснения. Я мог бы сказать Синькину, что в армии не существует слова «устал», что на фронте ему придется в десять раз труднее. Я опять ограничился командой:
— Отставить разговоры! Встать! Перебежками вперед — марш!
И Синькин, спотыкаясь на каждом шагу, неуклюже побежал…
А потом когда я вел роту на обед, я заметил, что многие бойцы избегают моего взгляда, стараются не смотреть мне в глаза. Я тогда еще не понимал, что перегнул палку.
Женские руки поистине творят чудеса. Как преобразилась мазанка, в которой поселились наши медички! Подобно первому снегу сияют свежепобеленные стены, на окнах — кокетливые занавески из марли, а крыльцо отмыто и выскоблено добела. Когда я ставлю ногу на первую ступеньку, вокруг подошвы расплывается грязный водянистый след.
В помещении санчасти чисто и прохладно. В передней комнате, где обычно ведется прием больных, только двое — батальонный врач и санинструктор моей роты Маша.
— Здравствуйте, товарищ военврач! — говорю я. — Меня интересует здоровье бойца моей роты Синькина. Он у вас постоянный пациент.
— Бросьте вы эти китайские церемонии, — морщится старая дева. — Зовите меня просто Анна Федоровна. А что касается постоянного пациента, то у него либо язва, либо гастрит…
— До чего же точна наука медицина, — насмешливо говорю я. — То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет…
— А что я могу сделать? — спрашивает врач. — Для точного диагноза необходимы анализ желудочного сока и рентген. Мы такими возможностями не располагаем. Вот и приходится основываться на показаниях больного. Что прикажете делать, если Синькин постоянно жалуется на боли под ложечкой? Кроме того, у него печень увеличена. Видимо, выпивал он изрядно…
— Ясно, — говорю я. — До свиданья!
Я иду к двери, а вслед мне доносится вопрос Маши, адресованный в пространство:
— И чего это они все вокруг этого Синькина забегали? Два часа назад комиссар приходил, а теперь ротный…
Наконец-то появился долгожданный кадровый комбат! Эту новость сообщил вездесущий Гога.
До начала послеобеденных занятий оставалось еще полчаса, и мы лежали прямо в сапогах на своих плоских, покрытых одними плащ-палатками кроватях. Осипов лениво ковырял в зубах спичкой, Брезнер, закинув руки на затылок, упорно смотрел в потолок, а я перелистывал томик стихов Лермонтова. После сытного обеда не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Клонило ко сну…
И тут в нашу хижину ворвался Гога.
— Комбат приехал! — заорал он. — Отличный мужик, скажу вам!
Как всегда, Гога переборщил, поддался первому впечатлению. Комбат оказался не таким уж идеальным. Во всяком случае, многие сочли его грубияном. Особенно возмущались — конечно, не в открытую — командиры, призванные из запаса.
Фамилия комбата была Ворон, и она удивительно соответствовала его наружности. Смуглый, горбоносый и темноволосый старший лейтенант напоминал собой зоркую и злую птицу, готовую в любой момент больно клюнуть кого угодно.
До войны он служил в Туркестанском военном округе, командовал эскадроном конных саперов. Начало войны застало его в Ялте, в санатории Наркомата обороны. Ворон тут же выехал в свою часть. Но военный комендант Казанского вокзала в Москве, к которому Ворон обратился с проездными документами, откомандировал его в распоряжение отдела кадров МВО. Здесь старшего лейтенанта направили на месячные курсы, а оттуда — на Юго-Западный фронт.
Ворон, видимо, никак не мог забыть своих конных саперов и образцового порядка, заведенного им в казарме и на конюшне. Он целыми днями мотался по расположению батальона, сравнивал, сопоставлял и возмущался. Первым делом комбат разнес в пух и прах батальонную кухню. Узнав о том, что наше обеденное меню неизменно состоит из супа с макаронами, гречневой каши с мясом и чая, он произнес целую обвинительную речь:
— Безобразие! Такое допустимо только в полевых условиях! А мы с вами находимся в глубоком тылу, где сады ломятся от яблок, где уже убирают ранний картофель и овощи. Чтобы завтра же на обед были борщ, гуляш с картофельным пюре и компот!
Начальник ПФС и повара виновато молчали.
На следующий день комбат совершил обход домиков, в которых разместился командный состав. Его сопровождали комиссар, начальник штаба и батальонные интенданты. Увидев, что наши кровати застелены только плащ-палатками, Ворон зашипел, как рассерженный гусь:
— Эт-то что такое? А где матрацы? Почему командиры спят в таких условиях?
— Но мы не ощущаем неудобств, — пытался разрядить обстановку Брезнер. — И потом, мы сами виноваты… Могли бы сами позаботиться.