Так Марин оказался в Гузене.
— Ну и накурили! — говорит Надежда. — Я не против, я иногда сама покуриваю, но придет хозяйка и будет обижаться. Идите лучше на кухню.
— Правильно! — поддакивает моя жена. — И не забудьте открыть на кухне форточку…
Делать нечего, мы оставляем наших жен продолжать исключительно важный разговор о детях и внуках, а сами берем бутылку «Плиски», две рюмки, тарелку с ломтиками лимона и удаляемся на кухню. Здесь даже лучше: монотонно и умиротворенно гудит холодильник, сквозь окно видно, как угасает серый декабрьский денек.
— Насколько я помню, — говорит Марин, — нас познакомил Ривада…
Это точно! У Марина хорошая память, не случайно он в совершенстве знает восемь европейских языков.
С Хозе Ривадой — одним из вожаков подпольной испанской коммунистической организации — я познакомился значительно раньше, чем с Марином. Хозе — в прошлом студент Мадридского университета — был горячим и экспансивным, но очень порядочным и добрым парнем. Как истинный южанин он при разговоре отчаянно размахивал руками, а в кульминационные моменты спора вращал своими сухими и нервными пальцами под самым носом у собеседника. Но это не мешало ему быть отличным организатором. Среди испанцев — да и не только испанцев — он пользовался большим авторитетом.
Обычно мы с Ривадой изъяснялись на ломаном немецком языке, но однажды позарез понадобился переводчик. Одного из испанцев, работавшего официантом в «фюрерхайме», застукали в тот момент, когда он вертел ручки радиоприемника, установленного в обеденном зале для офицеров. Добродушный толстяк шеф-повар «фюрерхайма» в чине роттенфюрера отстранил официанта от работы, отослал его в барак и объявил, что напишет рапорт о случившемся. Теперь парню грозила неминуемая смерть. До утра надо было что-то придумать.
Вот тогда Ривада и привел с собой невысокого худощавого смуглого парня, удивительно похожего на испанца.
«Знакомься! — сказал Ривада, — Это член нашей организации болгарин Марин Чуров…»
С помощью Марина мы быстро договорились о том, что попавшего в беду официанта лучше всего упрятать в дизентерийном бараке ревира, куда эсэсовцы, как правило, не заглядывают. Но для этого было необходимо содействие поляков, занимавших все ключевые позиции в лагерной санчасти. Я пообещал переговорить с кем надо. Я имел в виду главного врача Антонина Гостинского, но у нас не было принято называть имена. Чем меньше человек знает, тем меньше расскажет в случае провала…
Официанта спасти удалось, и с тех пор мы втроем, Марин, Ривада и я — почти ежедневно перед отбоем бродили по лагерному плацу, делились новостями, узнанными за день, мечтали о свободе, строили планы послевоенной жизни…
— Ты знаешь, — говорит Марин, — что все вновь прибывшие в лагерь обязательно проходили через каменоломню. А я задержался там надолго, насмотрелся и натерпелся всякого, побывал под командой у самых разных капо. До этого я не подозревал, что на свете существуют люди, для которых убить человека все равно что прихлопнуть муху…
— Да уж! — говорю я. — Что на «Кастенгофене», что на Обербрухе капо были отборные. Лагерфюрер лично отбирал кандидатов на эти посты из числа уголовников, имевших на своем счету по нескольку убийств. В лагере счет у этих подонков шел уже на тысячи. Полная безнаказанность развязывала им руки, а беззащитность жертв только распаляла их садистские наклонности.
— Насмотрелся на всяких, — медленно цедит слова Марин. — Были среди них тупые прямолинейные костоломы, были и утонченные садисты и своего рода «изобретатели». У каждого был свой излюбленный метод, свой стиль, что ли…
Марин затягивается сигаретой, и его лицо на какое-то мгновение выступает из полумрака, сгустившегося на кухне. За окном быстро темнеет. Марин спрашивает:
— А ты помнишь обер-капо каменоломни Густава?
— «Тигра»? Конечно, помню.
— Ну, тогда ты должен знать, что у него была еще одна кличка: «Золотоискатель». Стоило Тигру заметить в подчиненной ему команде человека с золотыми зубами, как он тут же подходил к намеченной жертве и обвинял ничего не подозревающего человека в отлынивании от работы. А затем вел провинившегося в свою будку, стоявшую на отшибе, и добывал золото. Он сбивал свою жертву с ног и тяжелыми коваными подошвами башмаков топтал лицо заключенного до тех пор, пока из окровавленного рта вместе с багровыми сгустками крови не вываливались все зубы: и настоящие, и вставные… Убедившись, что узник мертв, Тигр садился на корточки и пальцем выуживал изо рта у трупа золотые зубы. Однажды за этим занятием его застал молодой поляк, пришедший в будку обер-капо за инструментом. Поляк просунул было голову в дверь, но тут же отпрянул и поспешил смотаться. Однако было уже поздно. Золотоискатель в два прыжка настиг поляка, вернул его назад, избил до потери сознания и бросил в будке. Он был уверен, что доходяга не доживет до конца рабочего дня. Но вышло иначе. Поляк был молодым, здоровым и на редкость живучим. Он очнулся, каким-то чудом выбрался из будки, товарищи принесли его в жилой лагерь и сдали в ревир. А спустя два месяца поляк снова работал на каменоломне. Так секрет Золотоискателя перестал быть секретом…