Анны в комнате не было. Ей нужно было рано идти на ферму, и она легла спать. Да и не любила она этих ночных сборищ.
— На, попробуй! — Отец поднес к Славкиному лицу стакан с мутной жидкостью.
Славка отхлебнул глоток. В нос ударил противный запах, обожгло горло. Славка закашлялся, на глазах его выступили слезы.
— Какой же ты мужик, если водку не умеешь пить? Учись, малец, — пробасил незнакомый дядька и, опрокинув в рот полный стакан самогона, аппетитно закусил салом. Славке вдруг стало весело.
— И я так могу! — Он одним махом проглотил оставшуюся жидкость и задохнулся. Он чувствовал, как в рот ему стараются запихнуть что-то.
— Огурцом закуси, — шептал Петр, перепуганный внезапно побледневшим лицом сына, — легче станет.
Славка начал жевать огурец. В голове у него стоял шум, а стены избы начали плавно покачиваться.
К горлу подступил ком. Его начало тошнить. Славка корчился, держась за живот. Казалось, что внутренности выворачиваются наружу. Рядом топтался насмерть перепуганный Петр.
Славка болел почти неделю. Чувствуя себя виноватым, Петр приносил ему гостинцы, рассказывал, сидя у Славкиной постели, разные истории. Анна все эти дни почти не разговаривала с мужем.
Бычков-старший съездил на базар, накупил Анне и Славке подарков.
— Ну не мучь, хозяюшка, — заглядывая Анне в глаза, он набрасывал на плечи жены цветастую шаль. — Виноват, каюсь! Но ведь выпивши был. Винюсь! А повинную голову и меч не сечет.
— Тоже выдумал, — сдаваясь, ворчала Анна, — ребенка самогоном поить. Хорошо еще, все обошлось, а то в жизни не простила бы…
Петр виновато смотрел на Анну.
— Вот и Славик на меня не обижается. Не обижаешься?
— Не, бать. Только я теперь водки и в рот не возьму, — серьезно заявил Славка.
— Ах ты умница моя! — умилилась Анна. — Правильно. И в рот ее не бери, проклятую…
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Бычкова я, Анна Васильевна Бычкова, жена его…
СУДЬЯ. Что вы можете показать по делу?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Да что показывать? Правда все: гнал он самогонку. Чего отпираться? Уж я душой изболелась. Все корысть проклятая, как трясина: машешь руками, ан уже ряска над головой сомкнулась…
СУДЬЯ (подсудимому). Вот видите, Бычков, жена-то ваша не отрицает.
ПОДСУДИМЫЙ. Баба не мужик: ее запугать легко. А я вам правду как на духу: невиновен…
Однажды Бычков уже собирался ложиться спать, когда в дверь постучали. На крыльце стоял внук бабки Ефросиньи, двадцатилетний нескладный парень с помятым лицом и водянистыми глазами. Он работал шофером в районном отделе внутренних дел и изредка наведывался в Сосновку.
— Слушай, Гаврилыч, — возбужденно зашептал он на ухо Петру, — кто-то на тебя капнул, что ты самогон гонишь. Прячь свою бандуру, не то погоришь. Лучше прямо сейчас, могут и сегодня прийти. Не мешает и сахар припрятать, не то все поймут.
Спиридон попрощался и побежал домой. Петр смотрел ему вслед.
— Не было печали, так черти накачали… — вздохнул Бычков. Затем резко повернулся и быстро зашагал в избу.
Большой чан Петр вынес во двор, змеевик закопал в надежном месте. «Теперь пусть приходят», — подумал Петр.
Анна спала тревожно и просыпалась от малейшего шума. Предупрежденная Петром об обыске, она ежеминутно ждала милицию.
Петр лежал, отвернувшись к стене, но чувствовалось, что он не спит.
— Петь, а Петь… — трогала она мужа за плечо.
— Чего тебе? — недовольно откликался он.
— Прекратил бы ты это дело. Что у нас, денег не хватает, что ли? Слава богу, живем лучше многих.
— Отстань ты, — отмахивался тот. — Мелет всякую чепуху, противно слушать. Когда это деньги были лишними?
— Да ты посмотри на себя, издергался весь. С работы приходишь — и за аппарат. Пожалел бы хоть себя. Боюсь я, Петя. Слыхал, на прошлой неделе в Поддубенке арестовали Семенова?
Петр уже знал об этом. С Семеновым у него были кое-какие делишки, но, слава богу, давно и доказать никому не удастся.
— Сам дурак был твой Семенов. Надо дело делать, а не языком болтать. Вот и влип. Ну ладно. Спать пора.
Но сон не шел. Супруги прислушивались и прислушивались. А вдруг придут за ними? Рядом, в соседних домах, спокойно спали люди. Как им сейчас завидовала Анна! Не нужно ей ни денег, ни обнов — ничего не нужно. Лишь бы можно было спокойно, безмятежно уснуть. Ведь живут же другие честно.