Мы усаживаемся за стол. Метрдотель, окинув орлиным взором сервировку и, убедившись, что она безупречна, величественно удаляется. Официант во фраке и манишке, быстро, но не торопливо, зажигает свечи. Рядом стоит сомелье,[13] которого я опознаю по серебряному ковшику на пузе.
Я заказываю устриц, финскую форель, жаль, что ропшинской здесь не полакомишься, вся уходит к императорскому столу. Телятину с кореньями и фуа-гра, как написано в примечании: «паштет из гусиной печени по-страсбургски в перигорских трюфелях». От жаркого я решил отказаться. Диета, друзья мои, диета.
— Коли прикажете-с, есть игристые вина «Новый свет» и «Парадиз» от князя Голицына, в меню не отмечены-с, но весьма популярные напитки-с! — склоняется к нам сомелье.
Мы с Владимиром синхронно переглядываемся и дружно мотаем головами. Увлечение царственного брата отечественным виноделием приходится поддерживать на официальных приёмах, но употреблять плоды крымских виноградников на отдыхе… Увольте — нет никакого желания.
— Тогда рекомендую «Вдову Клико», — продолжает сомелье.
— Любезный, «Вдову Клико» оставим для гвардейских корнетов, а нам неси «Перье Жуэ». Да, и к устрицам подай шабли! — распоряжается Владимир.
— А всё же, Алексис, я не согласна с вашим выбором. Откуда возьмутся в Питере приличные устрицы, сезон ещё не начался, — вступила в разговор супруга Владимира. — Если так соскучились по устрицам, собирайтесь с нами в Ниццу, там вы с ними не ошибетесь.
— Сдаюсь! — я шутливо поднимаю руки. — Устрицы отменить, но шабли все равно несите. Буду чередовать.
— Сегодня ты оригинален! — рассмеялся Владимир.
— Алексис, раз вы отказались от устриц, я рекомендую вам, как выздоравливающему, начать обед с консоме, — вновь вмешалась в разговор Мария Павловна.
— И вновь я с вами согласен. Не в моих силах устоять перед столь очаровательной заботой, — я повернулся к официанту. — Ты слышал?
Официант с достоинством кивает. Покончив с заказом, Владимир разворачивается ко мне.
— Алексис, расскажи-ка мне, что нового ты затеял? — интересуется «брат», — а то, в последнее время ты весь в делах. Забросил нас, забросил друзей…
— Да, что рассказывать, mon cher![14] — отмахиваюсь я. — Бумаги, будь они неладны. Я просто утопаю в них.
Некоторое время мы, обмениваясь только незначительными репликами на тему гастрономии, занимаемся «вкушением» (по другому этот тонкий процесс дегустирования не назовешь) поданных блюд. Едим неторопливо, как только могут кушать люди, никогда за всю свою жизнь не испытывающие чувства голода. Для аристократов, вроде моих нынешних сотрапезников, еда — не банальное набивание живота, а некий ритуал, схожий по сложности с японской чайной церемонией. И разговаривать во время этого действа на серьезные темы считается дурным тоном.
Наконец, перепробовав все блюда и слегка насытившись (по сути только немного «заморив червячка»), мы откидываемся на мягкие спинки удобных стульев. Вот теперь, под коньяк, кофе и сигары, наступает время серьезных разговоров. Владимир, спросив у жены разрешения, достает папиросы и, закурив, предлагает мне. Я отказываюсь. Нам приносят коньяк, а Марии Павловне — бисквиты и херес.
Интересно, а если я сейчас спрошу старожила о нестандартном поведении оседланного Олегом цесаревича, что он мне ответит?
— Скажи мне Вольдемар, а что ты думаешь о Ники?
— Я не рассматриваю его опасным, — выпустив густой клуб ароматного дыма, отвечает Владимир. — События в Гатчине показали его как разумного и послушного мальчика. Некоторые из моих офицеров решили про него невесть что, а себя соответственно вообразили лейб-кампанцами. В результате же получился лёгкий пшик, немало их смутивший. Ники расплакался как мальчишка. А они разочаровались в нем. Не менее половины присутствовавших были у меня с серьезными лицами и с секретнейшими докладами, не позднее следующего дня. Думаю, вторая половина присутствовавших тоже побежала доложиться, но, увы, не мне. Это не заговор, а спонтанное движение, стремление не упустить момент. Я не предпринял действий и позволил развиваться событиям самим по себе. И что же? Милейший Ники принялся играть в солдатики. Обучать гренадеров «новому» рассыпному строю и стрельбе по дальним целям. Несколько дней они, подыгрывая мальчику, стойко демонстрировали рвение в новых дисциплинах, вроде подрывного дела. Но как только он уехал, вернулись к службе по старым уставам.
— Ты думаешь, что той ночью в Гатчине он просто оказался слаб в коленках? — засомневался я. Я, хоть и видел Олега Таругина всего пару раз, как-то слабо представляю его рыдающим перед офицерами.
— Да, ты в ударе! — хлопает меня по плечу Владимир. — Михень, это надо запомнить, а может быть и записать. Наш enfant terrible[15] просто слаб в коленках!
Затем Владимир согнал с лица улыбку и ответил совершенно серьезно:
— Слаб в коленках? Пожалуй, нет. Я так не думаю. — «Братец» снова выпустил клуб дыма, отхлебнул коньяку и задумчиво продолжил: — Алексис, я рад, что ты, вечно чуравшийся всех этих дел и обходивший политику третьей дорожкой, завёл этот разговор. Многое меняется сейчас, и если ты позволишь, я дам тебе один совет. Когда мне надо узнать, что надеть на смотр, я смотрю на термометр Реомюра. А во внутриполитических делах я ориентируюсь на поведение Змея.[16] Скажу тебе как новичку — он самый замечательный индикатор. Змей мудр, хладнокровен и хитёр. К тому же он смотрит далеко вперёд, выпестовывая будущее уже сегодня, задолго до того как оно наступило. Он последователен в своих действиях и нетороплив, но если возникает нужда, то, приняв решение, он становится неукротим и молниеносен. — Владимир сделал небольшую паузу и печально закончил, — он всегда добивается своего.
— К чему это всё? — недоумеваю я.
— К тому, что сейчас он застыл и не предпринимает никаких действий. Не думаю, что его можно чем-нибудь удивить. Он ждёт некого результата. А, значит, не предпринимаю резких движений и я. Это же советую и тебе. Многие сейчас делают ставки на будущее, но у многих эти ставки сгорят. Наш дорогой брат Сергей тебе в пример.
Я невольно скривился. Он-то здесь причём?
— Что ты морщишься? Поверил в дурацкие слухи, распускаемые Цецилией[17] или тебе не по душе, что он хотел свести Ники с сестрой своей жены? Ты сам прекрасно знаешь, наш богомольный идальго не содомит,[18] а наше премилое общество навесит подобный ярлык на любого, не имеющего минимум двух любовниц. Его идея о браке наследника с принцессой Гессенской далеко не глупа. Это шанс укрепить родственные связи со старушкой Викторией и немного сгладить наши отношения с Англией. Вот уж с кем нам сейчас не нужно войны, так это с британцами. Силы как ты понимаешь, далеко не равны, а наши союзники, скажем откровенно, пока слабы.
— Ладно, оставим. Скажи мне, мой милый брат, с чего ты взял, что я планирую предпринять нечто способное повлиять на общую ситуацию? — деланно удивляюсь я.
— О! — Владимир поднимает указательный палец. — О вашей вялотекущей размолвке с Шестаковым знают все заинтересованные лица. И уж, прежде всего те, кто его поддерживает. Точнее представители той партии, к которой он принадлежит. Сейчас ты спешишь воспользоваться ситуацией, посчитав, что смерть Каткова резко ослабила их позиции и позволит тебе провести желаемую рокировку.
— Ну и что же? Изволь договорить! — настаиваю я, про себя подумав: «а ведь это и твоя, «братец», партия!»
— С какой целью мой брат, сказавшись больным, зарывается на две недели в бумаги, вороша и прошлое и текущее одинаково тщательно, словно в поиске некой жемчужины? И выздоравливает только после того как на «болезнь» обращает внимание Александр? — прищурившись, спрашивает Владимир.
13
Основной вопрос, которым занимается сомелье в ресторане, это рекомендации по выбору и обеспечение грамотной подачи напитков гостям
16
Змей — одно из прозвищ Победоносцева. Победоносцев Константин Петрович (1827–1907), юрист и государственный деятель. В 1860-65 профессор гражданского права в московском университете; в 1862-65 обер-прокурор 8-го Московского департамента Сената, в 1868 сенатор, в 1872 член государственного совета, с 1880 обер-прокурор Священного Синода.
17
Цицилия (Цецилия) Августа (1839–1891), принцесса и маркграфиня Баденская, после замужества и перехода в православие — российская великая княгиня Ольга Фёдоровна
18
Разные исторические источники дают противоположные оценки сексуальной ориентации великого князя. Авторы решили, что у героев романа тоже будут разные мнения: Олег Таругин уверен в гомосексуализме Сергея Александровича, а Сергей Платов — нет