Уже на тракте Лорэнтиу проверил крепления на сбруе лошадей и запрыгнул на нервно подергивающего ушами Кайена. Наступивший рассвет пролился на склоны гор золотым пламенем, превращая обычный камень в сокровище; тонкие ниточки лучшей пробуждающегося ото сна солнца проскальзывали сквозь густые клубы стелящегося по земле тумана, подобно водопаду ниспадающего в резкую пропасть слева от них. Лорэнтиу окинул склоны гор своим привычным цепким взглядом и, дождавшись пока Вереск сам заберется на свою лошадь и, закрепив на седле сумку с дремлющим совенком, поможет девушке сесть сзади, двинулся позади них. Даша уткнулась лицом в спину Вереска, поэтому не могла видеть, как, на мгновение болезненно прикрыв глаза, Лорэнтиу сдержанно выдохнул и швырнул свой кинжал в простирающуюся сбоку пропасть.
Глава двадцать седьмая
Даша поежилась, плотнее кутаясь в длинные полы плаща. Они провели в пути почти весь день, и, только приблизившись к равнинам неподалеку от границы Диары с Цером, Лорэнтиу спешился, сказав, что пора остановиться на ночлег. О событиях прошедшей ночи Даша старалась не думать, но стоило ей закрыть глаза, как ужасающие картины окровавленного тела лекаря вновь мелькали перед ее внутренним взором. Разговаривать совсем не хотелось, поэтому девушка была глубоко признательна Вереску, бросившему за все это время лишь несколько рубленых фраз, обращенных к Лорэнтиу, лишь молчаливым кивком ответившего на них. Сам посол даже не смотрел в их сторону, захваченный своими внутренними переживаниями, и однозначно не был расположен к беседе.
Сейчас юноша, пристроив свой монашеский посох к одному из росших обособленно от оставшегося позади леса немногочисленных деревьев и отбросив челку с лица, начал разгружать Кайена от поклажи. Вереск помог Даше спуститься и отвел Шерра к послу, после отправившись искать дрова, чтобы разжечь костер. Довольный Бинх перелетел с Дашиных рук на низкую ветвь, сонно наблюдая за неспешными движениями расположившегося внизу Лорэнтиу, а сама девушка устроилась чуть поодаль и достала из мешка книгу сестры, горячо надеясь, что незамысловатые строки помогут вытеснить из ее мыслей мертвое лицо Дзина.
Вскоре вернулся Вереск и, разведя костер, воткнул ветки в землю, повесив над пламенем наполненный принесенной Тином водой котелок. Перетащив поближе сумки с припасами, которые они собрали в оставленном доме лекаря, юноша погрузился в приготовление ужина для них, по-прежнему храня тягостное молчание. Даша тихонько вздохнула: вероятно, его мысли так же терзает вина за случившееся с молодым целителем. Ей самой не раз за это время, после спешного отъезда из дома Дзина, навязчиво лезли в голову мысли, что стоило остаться во дворце, тогда бы удалось избежать стольких бед. Высказать свои терзания вслух девушка не решалась, понимая, что и Лорэнтиу, и Вереск отказались от всего, чтобы ее спасти.
Да и слишком поздно теперь о чем-то жалеть.
Бросив книгу рядом на траву, Даша притянула к себе колени, зябко обхватывая те руками, и посмотрела в сторону возившегося с лошадьми посла. Заделав рукава, чтобы те не мешались, юноша достал скребницу и принялся чистить лошадей, шепотом приговаривая что-то ласковое. Лорэнтиу чистил их каждый вечер, объяснив Даше, что лошади часто катаются по земле, и в их шерсть забивается грязь, а даже крошечный комочек, оказавшись под седлом, будет сущим мучением для животного. Ее удивляло то, как трепетно он относился к доверенным им лошадям, совсем как к людям, а те в свою очередь всегда тянулись к нему, словно бы понимая каждое его слово. Закончив, Тин убрал скребок обратно в сумку и вытащил яблоко, которое, разрезав ножом, протянул нетерпеливо притопывающим лошадям.
Даша придвинулась ближе к костру. До этого от стремительного ветра их защищали деревья густого леса, но теперь холод прокрадывался под одежду, продувая, казалось, насквозь. Их дорога лежала к северным землям, а значит, скоро станет еще холоднее. Тин упоминал, что они смогут купить теплые плащи и одежду в небольшом поселении возле гор Мон, жители которого с древних времен выращивают овец для шерсти и мяса, но иногда можно найти и волчьи, и медвежьи тулупы. Так же юноша рассказывал, что у него на родине особенно ценятся вещи из шкуры горной рыси. Отряхнув руки, Лорэнтиу разложил на землю несколько потрепанных карт и задумчиво склонился над ними, бормоча что-то одними губами.
Плотнее запахнув полы плаща, Даша извлекла из сумки резную баночку с мазью и немного помявшийся конверт, который открыть так и не решалась.
– Я нашел это в вещах Дзина, – не отвлекаясь от варки, произнес Вереск.
Даша кивнула. С их отъезда они совсем не разговаривали, погруженные в мрачное молчание, и девушка, хоть и вспоминала о конверте, так и не спросила, откуда Вереск его взял. Почти сразу тогда в доме она вспомнила о словах Дзина, что он отдаст ей подарок позже, поэтому практически не сомневалась, что это он и есть, а когда лучше разглядела конверт, то заметила крошечную надпись внизу: свое имя, выведенное тонким смятым почерком. Наверное, внутри обращенное к ней письмо, но Даша не могла представить, что слепой целитель мог самостоятельно его написать. Так и не открыв конверт, она посмотрела на Вереска.
– Дзин умел писать? – чуть сдавленно спросила Даша.
– Угу, – пробормотал юноша, помешивая что-то в котелке. Наконец прикрыв тот крышкой, он положил на нее ложку и повернулся к ожидающей более развернутого ответа подруге. Взъерошив волосы, он продолжил. – Дзину было одиннадцать, когда на их город напали работорговцы, и он уже умел и читать, и писать. Его семья была из небольшого, но имеющего славное прошлое рода, поэтому он имел возможность учиться. Когда Дзин ослеп, то писать стало тяжело, но иногда все равно приходится. Обычно все необходимые записи делала его жена и озвучивала их, когда требовалось. Я видел, как Дзин делал пометки, но сам он говорил, что в последнее время привык писать только короткие сообщения Даре, которые вырезал на покрытых воском дощечках. Словом, написать письмо он мог.
Девушка вспомнила слова Мирайн о том, что потеряв, ты обретешь вновь. И с горечью подумала, что же обретет теперь возлюбленная Дзина? Лорэнтиу с усталым вдохом свернул карты, убирая их обратно в мешок, и подошел к ним, сев напротив костра по другую от Даши и Вереска сторону. Когда последний снял котелок и поставил его на землю, посол бросил в огонь еще несколько поломанных веток. Уставившись на землю возле ног, Даша воспоминаниями вернулась к их бегству из дома лекаря и, теперь мысля немного светлее, вновь подумала о словах Тина.
– Лорэнтиу, – не глядя на юношу, обратилась к нему Даша. – Ты сказал, что преподал господину Малачи и его супруге урок, заключающийся в том, что предательство – это самый страшный грех. Что ты имел в виду?
Так как отвечать молодой человек не спешил, Даша посмотрела на него, встретившись с внимательным взглядом потемневших разномастных глаз. Вереск так же отвлекся от копошения в сумке и, отложив ту, с интересом повернулся в их сторону, ожидая дальнейших слов юноши. Словно бы мысленно взвесив все «за» и «против» рассказа о произошедшем в Климе, Лорэнтиу, наконец, произнес:
– Люди, напавшие на вас в доме Дзина, были подкуплены Малачи.
– Нет! – горячо запротестовал Вереск. – Не может этого быть! Ты ошибся!
– Я не ошибся, – устало, по слогам произнес юноша. – Однако ошибся я в том, что попросил вас забрать одежду и оружие. Мне следовало самолично к нему наведаться, а не отправлять туда вас. Тогда бы, возможно, всего этого можно было бы и избежать. Один из наведывавшихся к нам людей выдал мне, что ему заплатили за мою голову и знак моего дома, а так же за тебя, Даша. Но тебя приказали взять живой. Остаток золота они бы получили, выполнив его задание. В свою очередь, Малачи бы заработал целое состояние, так прилежно послужив короне.