– Я не совсем понимаю, чем ты так возмущен, – сказал Тордин. – Времена изменились. И на Сконтаре тоже.
– Да, но – иначе. Ты только оглянись! В Солнечной Системе ты не был, но снимки должен был видеть. Так что можешь полюбоваться – типичный солярианский город. Немного провинциальный, возможно, но типичный. И во всей системе Аваики ты не найдешь города, который по духу своему не был бы… человеческим.
– Ты не найдешь, – продолжал он, – некогда процветавших искусства, литературы, музыки. Лишь точное копирование солярианских образцов или же бездарные подделки под традиционные каноны – фальшивая романтика прошлого. Ты не найдешь науки, которая не была бы слепком солярианской; других, не солярианских, машин; все меньше становится домов, отличающихся от стандартного человеческого жилья. Распались семейные связи, на которые опиралась местная культура, а супружеские отношения столь же мимолетны и случайны, как и на самой Земле. Исчезла древняя привычка к оседлости, почти нет племенных хозяйств. Молодежь тянется в город, чтобы заработать миллион абстрактных кредиток. Ведь даже пища теперь солярианского образца, а местные блюда можно получить только в немногих дорогих ресторанах.
– Нет более, – продолжал он, – вылепленной вручную посуды, нет тканей ручного производства. Все носят фабричное. Нет давних поэтов и бардов, впрочем, никто бы их и не слушал. Все торчат перед телевизорами. Нет больше философов араклейской или вранамаумской школы, есть только в разной степени способные комментаторы Рассела и Корибского…
Скорроган замолчал. Тордин долго не отзывался, а потом задумчиво проговорил:
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Кундалоа сделала себя слепком Земли.
– Да. И это стало неизбежным с того мгновения, когда они приняли помощь соляриан. Они оказались вынуждены принять солярианскую науку, солярианскую экономику, и наконец, – всю солярианскую культуру. Это был единственный образец, понятный землянам, а именно они заправляли всей реконструкцией. Да, их культура давала весьма ощутимые результаты, и кундалоанцы приняли ее с радостью, но теперь слишком поздно. Им уже не избавиться от этого. Да они и не захотят избавляться.
– Знаешь, – добавил он, – однажды так уже было. Я знаком с историей Солнечной Системы и с историей Земли. Когда‑то, еще до того, как люди достигли планет своей собственной системы, на Земле существовали различные культуры, очень непохожие. Но, в конце концов, одна из них добилась такого технологического могущества, что никто не смог с ней не то, что соперничать, но и просто сосуществовать. Нужно было догонять, а для этого нужна была помощь, а помощь давалась лишь при условии следования образцу… И в результате исчезло все, что слегка даже отличалось от образца.
– И от этого ты хотел уберечь нас? – спросил Тордин. – Я понимаю твою точку зрения. Однако, подумай, стоила ли духовная привязанность к древним традициям миллиона погибших и более чем десятилетия нищеты и бедствий.
– Это не только духовная привязанность, – убежденно заявил Скорроган.
– Разве ты не видишь этого? Будущее – в науке. А разве солярианская наука является единственным возможным путем? Стоило ли для того, чтобы выжить, становится чем‑то вроде второсортных людей? Или же возможно было отыскать свой путь? Я считал, что возможно. Я считал, что это необходимо.
– Ни одна внеземная раса, – продолжал он, – никогда не станет настоящими людьми. Слишком различны основы психики, обмен веществ, инстинкты, формы мышления – все. Одна раса способна размышлять категориями другой, но в совершенстве – никогда. Ты же знаешь, как труден перевод с чужого языка. А любая мысль передается речью. Язык и речь – отражения основных форм мышления. Наиболее отработанная, верная и точная философия и наука одной расы никогда не будет в той же степени понятна другой. Потому, что каждая делает на основе одной, пусть даже безусловной, реальности, хотя бы чуть‑чуть, но разные обобщения.
– Я хотел, – тут голос его задрожал, – уберечь нас от превращения в духовный придаток соляриан. Сконтар был отсталой планетой, мы были вынуждены изменить свой образ жизни. Но зачем менять его на совершенно чуждую нам форму? Почему не пойти по своему пути, такому, какой наиболее согласуется с естественным путем нашего развития?