Он пожал плечами.
– Я сделал это, – спокойно закончил он. – Риск был страшным. Но удалось. Дирин развил семантику, мы построили четырехмерный корабль, создали психосимвологию… Обрати внимание: всем этим солярианские ученые пренебрегали. Но зато теперь мы преодолеваем всю Галактику за то же время, за которое их допотопные звездолетики успевают доползти от Солнца до Альфы Центавра. Да, за полстолетия соляриане реконструировали Кундалоа. Сконтар реконструировал себя сам. А ведь это огромная разница! Мы сохранили неуловимое: искусство, ремесла, обычаи, музыку, язык, литературу, религию. То, что мы переживаем сегодня, достойно определения Золотого Века. Но лишь потому, что мы остались сами собой.
Он погрузился в молчание. Какое‑то время Тордин тоже не произносил ни слова.
Они свернули на тихую боковую улочку старой части города. Большинство домов здесь строились в досолярианскую эпоху. Часто встречались люди в традиционных местных одеяниях. Группа земных туристов столпилась у гончарного круга. Их сопровождал гид.
– Так что? – спросил Скорроган.
– Сам не знаю, – Тордин задумчиво покачал головой. – Все это так неожиданно. Может, ты и прав. Может – нет. Мне надо подумать.
– Я думал пятьдесят лет, – сухо ответил Скорроган. – Могу, разумеется, подождать еще.
Они подошли к станку. Старый кундалоанец сидел перед ним посреди горок товара: цветасто раскрашенных кувшинов, чашек, мисок. Туземное производство.
– Присмотрись‑ка, – попросил Тордина Скорроган. – Ты когда‑нибудь видел старинные изделия? Это – ширпотреб, тысячами изготавливаемый для продажи туристам. Рисунок нарушен, выполнение безобразное. А ведь любая линия, любая черточка этих узоров некогда что‑то обозначала.
Их взгляд упал на кувшин, стоящий рядом с гончарным кругом. И даже не склонный к восторгам Валтам вздрогнул от изумления. Кувшин словно пылал, он казался живым существом. В скупой совершенной простоте чистых линий, в удлиненных плавных изгибах гончар как будто заключил всю свою любовь и тоску. Этот кувшин, почему‑то подумал Тордин, будет жить, когда меня уже не станет.
Скорроган свистнул:
– Настоящая старина! Древняя вещь! – сказал он. – Ему побольше сотни лет! Музейный предмет! Как он попал на эту барахолку?
Столпившиеся земляне стояли несколько в стороне от гигантов‑сконтариан, и Скорроган следил за выражением их лиц с невеселой радостью: научились нас уважать. Соляриане уже перестали ненавидеть Сконтар, считаются с ним. Присылают свою молодежь, чтобы изучала науку, языки и культуру. Кундалоа для них уже не в счет.
Тем временем, какая‑то женщина, перехватив его взгляд, увидела кувшин.
– Сколько? – потребовала она.
– Не продавать, – ответил кундалоанец. Он говорил напряженным шепотом и вытирал о себя разом вспотевшие ладони.
– Продавать, – женщина деланно улыбнулась старику. – Дать много деньги. Дать десять кредиток.
– Не продавать.
– Я дать сто кредиток. Продавать!
– Это моя. Семья иметь много лет. Не продавать.
– Продавать! – женщина размахивала перед ним пачкой банкнот.
Старик прижал кувшин к впалой груди и смотрел черными повлажневшими глазами, в которых выступили недолгие слезы седого возраста.
– Не продавать. Иди. Не продавать самауи.
– Пойдем, – буркнул Тордин. Он схватил Скоррогана за плечо и сильно потянул за собой. – Пойдем отсюда. Возвращаемся на Сконтар.
– Уже?
– Да. Да. Ты был прав, Скорроган. Ты был прав и я хочу публично извиниться пред тобой. Ты – наш спаситель. Но – вернемся домой.
Они заспешили в сторону космопорта. Тордину хотелось поскорее забыть глаза старого кундалоанца. Но он не был уверен, что это когда‑нибудь ему удастся.
Уильям Тенн
ИОНИЙСКИЙ ЦИКЛ
I
Крошечный спасательный катер на какое‑то время, казалось, завис – у него работал один кормовой реактивный двигатель. Затем он скользнул набок и начал, яростно вращаясь, падать на отвратительно оранжевую почву планеты.
В узкой каюте доктор Хелена Наксос отлетела от больного, которым занималась, и ударилась о прочную переборку. От боли у женщины перехватило дыхание. Она потрясла головой и поспешно уцепилась за стойку, так как каюта снова накренилась. Джейк Донелли оторвал глаза от видеоэкрана, чтобы не видеть стремительно приближавшейся к нему поверхности чужой планеты, и завопил на пульт управления:
– Великие галактики! Блейн, мягкую струю! Мягкую струю, скорее, прежде чем мы разобьемся вдребезги!