ЕВА. Ещё чаю?
КЛАРА. Не надо чаю, спасибо.
ЕВА выдвигает спрятанный в стене гигантский шкаф, сверху донизу уставленный бутылками.
ЕВА. Выберите сами.
КЛАРА. Ehi, ma che selezione! Oh, ma guarda,[18] уж и не помню, когда пила. (Достаёт бутылку с омерзительного цвета французским ликёром.) Ещё до войны.
ЕВА. Не вы же завоевали Францию.
КЛАРА. Не очень любезно так говорить, cara. Ваше здоровье! Да вы не пьёте! Вы не курите, вы не пьёте. О чём вы говорите на исповеди?
ЕВА. В Рейхе нет места церкви.
КЛАРА. Надеюсь, вашему другу хватает ума не разделять это мнение.
ЕВА. Это его мнение.
КЛАРА. Так пусть оно останется вашей семейной тайной. Он должен быть благодарен его святейшеству. Подписав конкордат с Ватиканом, его правительство впервые добилось уважения за границей. Ну да ладно. (Замечает, как ЕВА бросается к бутылке.) Составишь мне компанию.
ЕВА. Другой нет.
КЛАРА. Там, за дверью, есть один милый мальчик.
ЕВА. Не сейчас. Дай мне сигарету.
КЛАРА. Конечно. Я тебя развращаю. Вот увидишь, ты станешь порочной женщиной, как я. Если, конечно, уже не стала. (Чокается своим бокалом.) «Слепой и глухой проживёт сто лет». Сколько это всё будет тянуться?
ЕВА. Они вошли в зал заседаний пять минут назад.
КЛАРА. Да я о вашей дурацкой войне.
ЕВА. Ты хочешь сказать, нашей?
КЛАРА. Дуче не хотел войны. Никак не раньше следующего года.
ЕВА. Он и так выжидал достаточно долго.
КЛАРА. Он пытался уберечь вас от неё. Почему твой друг больше не слушает дуче?
ЕВА. Предназначение фюрера говорит громче.
КЛАРА. Перестань, cara. Ты же не на митинге. Ты со мной разговариваешь. Политики вспоминают о Предназначении, только когда совершают ошибки. Говорить о Предназначении — всё равно что о сексе. Одна пустая болтовня, которой никто не верит. Я скажу, почему он больше не слушает дуче. Потому что сам никогда не умолкает. На их прошлой встрече он говорил без остановки два с половиной часа. Дуче так вымотался, что порвал две струны на скрипке и бретельку у меня на лифчике… пока играл «Юмореску».
ЕВА. История знает времена, когда головокружение охватывает каждого бодрствующего мыслящего человека; в такие времена только лунатик может ступать уверенно. Мы живём в такое время, и Адольф Гитлер ведёт нас с уверенностью лунатика.
КЛАРА. Говоришь как пишешь.
ЕВА. Это уже написано. В книге. В его книге.
КЛАРА. Должна признаться, cara, она может и называется «Моя борьба», но для читателя сущая пытка. Я её так и не осилила. И дуче тоже.
ЕВА. Тогда ясно, почему он теперь такой недовольный. Хотя я не понимаю, на что ему жаловаться. Величайшая армия в мире только что одержала победу в величайшем сражении за всю историю человечества — под Киевом. Триста тысяч убитых. Какое участие в этом принял твой друг? Послал десять дивизий да пару ящиков яблок. И подписал: «Солнце Италии».
КЛАРА. Десять дивизий, которые могли бы решить для нас исход войны в Африке.
ЕВА. Что ты такая отсталая? Кто теперь ведёт колониальные войны? Уже лет сто как поздно. У нас отняли колонии в 1918 — так англичане скоро сами потеряют империю.
КЛАРА. А что останется, скупят американцы.
ЕВА. И торговать с ними будешь ты, стоя на пирсе в Неаполе. Надело мне слушать об американцах. Они не станут воевать, что бы им ни сулил мистер Рузвельт. Хватит с них сдать в аренду несколько старых эсминцев, с которыми они не знают что делать. Пусть снимают свои чудесные фильмы, даже если нам нельзя их смотреть. Кстати, у меня есть копия «Унесённых ветром». Хочешь, посмотрим сегодня вечером? Если переговоры не закончатся.
КЛАРА. О! Via col vento[19], божественно! Вивьен Ли. Дуче не объявит войну Америке. Там слишком много итальянцев. Его не поддержат.