― Хорошо, Катя, не сердись. И меня он спас, и мне помог. Я тебе расскажу. Я была на шестом курсе на кафедре терапии. К нам привезли больного с диагнозом острый инфаркт миокарда. Молодой мужчина, спортивного вида, загорелый, симпатичный, и вдруг инфаркт. Это ведь настоящая трагедия. К нему на следующий день прилетела из Москвы дочь, врач кардиолог, проходившая аспирантуру в столице. Скоро диагноз не подтвердился, то есть не совсем подтвердился, ишемия была не столь обширной и в переднее–верхушечной области сердца, что проходит без осложнений, да тебе ведь это все не важно. Важно, что остановка сердца, из–за которой он попал в больницу, произошла на почве тяжелейшего стресса, в следствии гибели любимого человека! Ты можешь себе представить, Катя, такую любовь и такое страдание, способное остановить сердце совершенно здорового человека!?! – она замолчала.
― Самое страшное было не в его сердце, а в его глазах. Отчужденность, а ещё глубже безумное зло! Это невозможно объяснить. Он мучительно хотел уйти из жизни, чтобы соединиться с нею… с тою, которую потерял… навсегда… – доктор утерла носовым платком слезу. Катя же сидела подобравшись, опустив глаза, вбирая каждое слово, словно это главный урок в её жизни, после которого стоять ей на божественном экзамене на аттестат духовной зрелости.
― …и одновременно безумная жажда мести! Выжить и отомстить! А потом и умереть! Ты можешь понять эту натуру?!
Потом у меня скоропостижно умер отец, остались долги, переживания, экзамены. Он мне помог, и мы сделались очень близкими друзьями. Да и до сих пор мы очень близки. Я уже поступила в ординатуру на кафедре, не без его влияния, и продолжала вести больного сердечнососудистым заболеванием г–на Фридланда. Я же послала его бумаги на комиссию по назначению инвалидности и, позже, нового освидетельствования больного с ухудшением его состояния. Это позволило ему совсем не появляться на официальном рабочем месте в государственной ювелирной фирме. Он теперь стал работать только дома. Через три года нашей связи… я, дура, влюбилась в молодого самца красавца и бросилась в омут безумной страсти! Левушка всё понял. Он простил. Он назвал это моим «жертвоприношением богине Любви». Очень скоро я разочаровалась в своем избраннике и в своих чувствах к нему, но было уже поздно – я родила чудную девочку. Левушка был крестным отцом. Он настаивал, чтобы я сохранила семью, но я тогда же поняла, что кроме него, моего Левушки, никто меня так не обласкает и не поймет и не удовлетворит. Я развелась. Жизнь моя с ним продолжалась в рамках тайны, вдалеке от шумных балов светского общества, где он блистал прежде и с первой супругой и со второй. Мы выходили из дому только по вечерам и ночам. Он доверял мне, ему даже легче было выбирать новых пассий, когда я была рядом. Анюта, София, Жанна. Катя, да ты некоторых знаешь. Я в ту пору ни дня не оставляла его в одиночестве, – она достала из пачки сигарету и закурила, – Хочешь?
― Спасибо. – Катя выпустила голубой дымок.
― Артур страдал больше всех. Старшие оставили отчий дом, но Артура был младшим, от любимой Ольги. Нет, нет, они не видели ни одной из наших подружек и наших головокружительных кутежей, мы встречались с ними на другой отдельной квартире. Но время, которое Левушка так мало уделял им, и разрыв, произошедший между ними, Львом Давидовичем, Анной и Генрихом на почве его поспешного брака с Ольгой, менее чем через год после смерти Реббеки, их матери, от рака, всё это сделало их чужими. Так он объяснял это. Генрих и Анна добились всего сами. Он помог им только получить образование, ну еще дал денег на покупку квартир. Они никогда не нуждались. Они относились к нему как больному, даже инвалиду, скорее моральному, нежели физическому. Потому, что, полагаю, Анна, как врач, подозревала о его мнимой болезни. Но молчала. Так было лучше всем. Не усугубляло раскола.