— Здравствуйте люди добрые! Здравствуй, Лена! — сказал я, входя. — Мир дому вашему! Мир пополнению! Мир всем! Избушку эту и избушкой-то назвать трудно: сразу, в метре от входа, как-то в углублении, в яме, приютилась самодельная печка, обыкновенная железная духовка, приспособленная под печку, обложенная камнями; чуть левее — полочка с посудой, трехлитровые банки с крупой; а еще левее— во всю стену, то есть метра на два с половиной длины — топчан или деревянные нары, покрытые одеялами, покрывалами, всякими одежками… Сверху над нарами — крохотное и продолговатое, как амбразура, оконце. Внизу, совсем уже по левую руку, напротив печки, как раз — трехмесячный младенец на одеяльце. Он совершенно раздет, сучит ручками и ножками. Над печуркой натянутые веревки, на них сушатся пеленки. Круг замкнулся. Я раздеваюсь до трусов. Вот теперь, на месте, в тепле, можно выжать белье. Лена развешивает его над печкой, сдвинув пеленки, дает Сашину сухую рубашку. Хорошо!
Теперь можно вытянуться на нарах, минутку полежать без движения, выбросить из головы предыдущий кошмарный путь. А после сесть, ноги в позе Лотоса, и снова поздороваться уже сразу с обоими — с Александром и с Леной; поздороваться с малышом О'Джанчиком и посмотреть ему в глазки.
Лена берет малыша на ручки. Шейка его еще слаба, головка не держится, мать поддерживает шейку ладонью. О'Джан таращится на меня во все глаза, пускает пузыри, малыш как малыш… Наверное, я первая игрушка для него в этой обители, причем игрушка живая.
Хочется взять младенца на руки, покачать, поиграть, поулюлюкать там, но… Но я пока не знаю как вести себя с ним, многое пока меня смущает. Скоро возвратился Проводник. Разгрузили рюкзаки с продуктами, разложили все по местам — в ящики, бидоны и прочую тару. Лена пригласила отужинать.
Саша "организовал" быстренько какой-то ящик посреди постели. Расселись все кругом, ноги под себя или "калачиком". Лена поставила на ящик кастрюлю с кашей, выдала ложки. Мы приступили к трапезе.
Разговор, как обычно в таких случаях, — о многом сразу и, собственно, ни о, чем серьезном; для серьезного, разговора время впереди. По крайней мере, я так надеюсь.
Уже с первых минут встречи я заметил, что Саша часто как бы хватается за грудь, морщится от боли, постанывает даже, но тихо, сквозь зубы, сдерживая себя. Потом, вероятно, боли стали сильнее, и он перестал сдерживаться, и сполз с нар, и присел, согнувшись пополам у печурки, произнося время от времени: "Ой, больно… Ой, как больно, не могу…"
Боль другого — всегда и моя боль тоже, и сердце разрывается, когда не можешь помочь, не знаешь как… Ну чем я могу помочь? Наверное, никак и ничем, только разве своим состраданием и сочувствием, своей готовностью прийти на помощь, хотя бы и мысленно…
Вскоре его страдания стали невыносимы. Он мучился там у печки, в углу, громко стонал; мы молчали или говорили коротко, шепотом.
Заплакал ребенок и тоже стал кричать безудержно, в голос. Лена взяла его на руки, прижала к себе, успокаивая, укачивая. Пояснила немногословно:
— У него тоже боли. Страдает, бедняжка, и днем и ночью.
— Может быть, врачам показать?
— Зачем? Не надо никому показывать. Это трансмутационные боли.
— Как?! — не выдержал я. — У ребенка — трансмутация? Открываются центры?
— Нет, центры у него открыты. Изначально открыты, с рождения. А сейчас — Огненная Трансмутация всего организма. Так надо, скоро пройдет.
Неужели и у младенцев возможно такое? Первый раз и слышу и вижу. Но мать уверена: трансмутация у О'Джанчика, скоро пройдет. Это даже хорошо: отмучится сейчас, пока несмышленыш, зато не придется страдать, когда повзрослеет… А что у нее самой? Тоже боли?
— Нет, у меня полегче… Переболело в свое время, сейчас легче.
— Лена! — окликнул Саша слабым голосом. — Спроси, когда все кончится, Ой, больно… ой, не могу терпеть…
Лена сосредоточилась на минутку, прикрыв глаза.
— Учитель говорит; потерпи чуть-чуть… Сейчас Волна Сознания Божьего пройдет, станет лучше. И действительно, через несколько минут Александр снова подсел к нам; он все еще постанывал, но уже реже, не столь жалобно…
Кажется, в одном из писем Елена Ивановна Рерих признавалась, что боли при трансмутации очень сильны и раздирающи… Похоже на то, как если бы человека подвешивали на крюк за ребро и оставляли в таком положении надолго. Вот почему, и Саша постоянно повторял в последнее время: трансмутация — это ад, ад…
Наконец он совсем успокоился, и тогда я спросил: