Рукопожатие было коротким, но Джим все же успел почувствовать, какая слабая у Филлипса рука. Она не была вялой и дряблой наподобие дохлой рыбы, как бывает у некоторых людей. Скорее рукопожатие напоминало попытку вспомнить о силе, утраченной навсегда. Джима снова накрыло волной неизбывной печали, исходившей от этого иссохшего человека, который выглядел гораздо старше своих лет.
Когда они вышли из здания почты, Джим предложил зайти в ближайшую кофейню, и Филлипс не смог скрыть очевидного изумления.
— В этой связи у меня возникает вопрос. Даже несколько вопросов: можешь ли ты позволить себе подобную расточительность? И не слишком ли ты молод, чтобы потреблять кофеин?
Джим улыбнулся:
— У меня есть деньги, скопленные для магазина Маэстро. И думается, сейчас самое время начать пить кофе.
Филлипс задумчиво посмотрел на него и кивнул.
— Стало быть, решено. Тут есть кафе неподалеку. Держат его итальянцы, но в такой холод хорошо выпить кофе.
Пока они молча шагали по улице, Джим размышлял об этом человеке, считавшем чашечку кофе в кафе вызывающим расточительством. Этот чопорный, тщедушный мужчина — где он живет? Как он живет? Джим совершенно не представлял его в роли добродушного отца семейства, проживающего в одном из этих обшитых досками домов на одной из этих уютных улочек. Он и вправду писатель — или лишь постаревшая вариация самого Джима? Мечтатель, грезящий о какой-то другой жизни, которая еще не прожита и, возможно, не будет прожита вообще никогда.
Народу в кафе было немного, и Филлипс выбрал столик у окна, где бледный солнечный свет обещал дополнительное удобство. Гул приглушенных разговоров других посетителей и отдельные, с сильным акцентом, выкрики персонала создавали приятный звуковой фон. Джиму очень понравилось это место: было в нем какое-то лихорадочное, суматошное очарование. Он спросил рекомендации официанта, и тот посоветовал капучино и бискотти.
— А какие вы написали рассказы? — спросил Джим. — Может быть, я их читал?
Филлипс задумчиво смотрел в окно, словно пытался найти ответ где-то вдали. Наконец он сказал:
— Сомневаюсь. Они появляются редко, и они, скажем так, странные. На любителя.
— А почему вы решили стать писателем?
Джим еще никогда не встречал человека, который действительно что-то пишет, не говоря уж о том, чтобы печататься. Он понимал, что второго такого шанса может и не быть, и поэтому не сдерживал любопытства.
— Думаю, я ничего не решал. У меня просто не было выбора. Если ты пишешь, то потому, что так надо. Понимаешь, о чем я?
— Конечно! Я сам чувствую точно так же. Я пытаюсь сочинять комиксы и сам их рисую… ну, когда не пишу просто рассказы. Это как будто… не знаю… Как будто повсюду вокруг — материал для историй, и кто-то должен его разглядеть и рассказать всем остальным, правильно?
На долю секунды узкое лицо Филлипса просияло. Это было так странно для столь угрюмого человека, что Джим едва не рассмеялся.
— Ни разу не слышал, чтобы этот процесс был описан такими словами, но, мне кажется, сказано верно.
— Вам так повезло, — выпалил Джим с равной долей зависти и восхищения. — Увидеть свое имя в печати! За это я отдал бы все на свете!
— Я уже отдал… и боюсь, оно того не стоит.
— Что? — ошеломленно переспросил Джим.
— Тебя разве не предупреждали, что надо быть осторожнее в своих желаниях?
— Кажется, нет. Да и что с того? То, что вы делаете… это так необычно. Это же настоящая магия!
Филлипс отпил кофе из большой чашки и на секунду прикрыл глаза, то ли наслаждаясь ароматным напитком, то ли собираясь с мыслями.
— Я смотрю, ты частенько используешь это слово.
— Какое слово? — Джим вдруг почувствовал себя растерянным, обескураженным.
— Скажу тебе одну вещь, Джим Холлоуэй. Похоже, ты задался безумной целью… поймать в руки молнию. Но так же, как здесь, в Провиденсе, нет никакой лавки чудес, в мире нет никакой магии.
— Я не совсем понимаю… — Джим умолк, так и не договорив.
Филлипс наклонился вперед, его серые глаза смотрели на Джима в упор.
— Магия есть лишь в одном месте. Вот здесь. — Филлипс легонько постучал кулаком по своей впалой груди. — И когда тебя назначают ее хранителем, это не дар, а проклятие.
Видимо, на лице Джима отразилось полное непонимание. Не дождавшись ответа, Филлипс продолжил:
— Мы — единственные печальные чародеи на всем белом свете. Большинство из нас знают не более одного фокуса, и настоящая иллюзия заключается в том, что мы искренне верим, будто владеем великим множеством трюков.