Она видела, как бьется стенка палатки, озаренная печкой, и слышала далекую, раскатистую пальбу: буря валила звонкие сушины...
Ночью Славка проснулась от бряканья и от зверского холода. Анатолий совал в погасшую печку дрова. В темноте на стенах палатки опять запрыгали красные пятна. Свет из печки озарил протянутые к дверце голые ноги каюра. «И как это он не мерзнет?» — удивилась Славка. Она следила за Анатолием, испытывая к нему, точно к родному, новое чувство нежности. Ей не хотелось омрачать это чувство какими-то сомнениями и думами.
Она услыхала, что пурга стихла, и там, в тайге, идет какая-то непонятная жизнь. Мимо палатки, в темноте и морозе, как будто бежала большая толпа людей. Снег трещал, хрустел, взвизгивал.
Вот пробежали в сапогах, вот в легких туфельках.
Славка испуганно приподняла голову. Анатолий сидел на дровах, курил.
А там, вокруг палатки, словно рюмки чокались, звеня прозрачно и тоненько. Вот кто-то ложечкой поболтал в стакане. Вот задребезжали консервные банки. Вот по графину застучал карандаш. А вот ударила дощечка о дощечку.
— Толя, что это? — прошептала Славка;
— Олени бегут. Должно быть, стадо испугалось волков. Колокольцы, боталы звенят.
Некоторые олени подходили к самой палатке, чертили по ней рогами. Славка слышала, как они сопели, били копытами, жевали ягель.
Долго бежали олени мимо палатки, большое стадо было.
Задумчиво курил Анатолий, плясали на палатке пятна, трещала печка, пела труба, топали легкие копыта.
А Славка думала: какая это у нее счастливая, удивительная ночь...
На путях безверия
Утром, покормив лисиц, полная надежд, Ася побежала к Корнееву. Пурга несла тучи снега. Из них вылетела оленья упряжка и опять утонула в снежном кипении. Отряхнув шапку и пальто, веником обметя унты, она вошла в кабинет. Ее обдало теплом.
Хрупкая девушка-эвенкийка, с припухшими щелочками глаз, кричала в трубку:
— Банк? Зоя, у тебя тушь есть? Мне бы три комсомольских билета заполнить... Жаль, жаль!
Корнеев встретил Асю неожиданно строго.
— Понимаешь, какое дело, — проговорил он, не глядя на нее и перекладывая без нужды газеты и журналы. — Был у директора инструктор Зимогоров. Занимался твоим вопросом. Ну и пришел к выводу... Вот, прочитай, — он подал Асе ее заявление.
— Редакция? — кричала девушка. — Володя! Тушь у вас есть? А может быть, капельку найдете?
На заявлении стояла резолюция инструктора: «Как показывают завскладом и зверовод, А. Иевлева пыталась похитить шкуру лисицы путем ее упрятывания в опилки. Оправдывающих ее документов и фактов не обнаружено. Ничего, исходя из этого, предпринять не представляется возможным».
— Видишь, какое дело, — строго заговорил Корнеев. — Татауров — человек авторитетный в области. На хорошем счету. Мы не можем без фактов в руках нажимать на него. У него факты, а у нас что? Одни твои слова!
Ася потрогала свои щеки, пальцам стало горячо.
— Значит, ему можно верить, а мне нельзя? — спросила она звенящим голосом.
Корнеев пожал плечами.
— А как прикажешь разговаривать с ним? Ведь мы должны сказать ему, что он ошибся. А чем мы ему докажем это? Одной интуиции, дорогая, мало.
— Значит, вам плевать, что я остаюсь воровкой? Вам важнее не обидеть авторитетного директора? Конечно, кому же поверить — известному директору или неизвестной девчонке, — лицо Аси затвердело, глаза сверкали насмешливо.
— Никто так вопрос не ставит! — рассердился Корнеев. — Но ты дай нам хоть какие-нибудь доказательства.
— Вам мало честного слова? — в упор спросила Ася.
— Честное слово! — воскликнул Корнеев. — Это всего лишь слово!
— Паспортный стол? — Кричала в трубку девушка. — Иван Фомич, выручайте! Тушь нужна. Я уже по всему поселку выплакивала!
— Значит, вы меня считаете воровкой? — требовательно спросила Ася.
— Слушай, Иевлева, как ты странно ставишь вопрос! — возмутился Корнеев.
— Я спрашиваю, вы считаете меня воровкой или нет? — настаивала Ася.
— Ты хочешь, чтобы мы шли к Татаурову с голыми руками против яркого факта?!
Ася с презрением посмотрела на Корнеева, разорвала заявление, бросила его к печке и вышла.
Она брела среди снежных вихрей, брела и думала: «Татауров — равнодушный хам, Дорофеев — человеконенавистник, а Корнеев — трус. Зачем они на земле? И откуда они взялись? Они не верят человеку».
Около школы ей повстречалась Ия Коноплева. Худая, с тощей шеей, с подергивающимися губами. Ее мятое пальто было в пуху, в оленьих шерстинках, в пятнах от извести. Две пуговицы болтались, едва держась на нитках.