ТЯЖЕЛАЯ НЕДЕЛЯ
Должно быть, одному богу да старшине заставы известно, как пограничники умудряются ко дню демобилизации сохранить почти новыми сапоги, гимнастерки, брюки, да еще перешитые, подогнанные по фигуре. Как они, не выезжая в город, обзаводятся щеголеватыми чемоданами, электрическими бритвами и даже транзисторными радиоприемниками.
Старослужащие готовились к отъезду по-разному.
Сержант Гришин какой-то незнакомой походкой бродил по заставе, подравнивал безукоризненно выровненные койки, проверял смазку идеально смазанного оружия, наверное, в десятый раз рассказывал новому повару, как кормить людей, выходящих в горы, что им давать с собой. Составил план-календарь, где и в какое время посеять лук, редис, салат, петрушку, шпинат. Зачем весной держать солдат на одних крупах, когда уже в апреле можно иметь свою зелень?
Чаще других рядом с ним шагал Ратниек. И было странно видеть всегда улыбающиеся глаза Яниса потухшими.
Вечером сержант задержал меня в ленинской комнате.
— Секретаря-то теперь неудобно звать Иванов-второй? — пошутил Гришин. — Помогайте ему. Бюро у вас подобралось хорошее. Но имейте в виду, и обстановка усложнилась. Много людей увольняется с заставы...
Рядовой Чистяков перед отъездом разговорился, будто хотел наверстать упущенное за все три года. Мы дивились не только вдруг прорвавшемуся красноречию, но и необыкновенно тонкой наблюдательности, зрительной памяти. Он так отчетливо, с такими подробностями описывал горные маршруты, опасные подъемы и спуски, труднодоступные места, что мы забывали, где находимся: во дворе заставы или на господствующей вершине.
Ефрейтор Железняк надумал поставить на заставе паровое отопление. Он уже давно присматривался к лежавшим под навесом батареям и отопительному котлу. А строители не торопились: то мастеров нет, то труб нужного диаметра.
Капитан Смирнов тяжело вздохнул:
— Эх, Алеша, Алеша! Что бы твоей идее родиться хоть за месяц до окончания службы?
— Трубы только вчера нашел: в колхозе от парников остались. Отдают безвозмездно.
— И сумеешь?
— Сумею!
— Тебе не приходила мысль, сколько кубометров дров надо распилить, расколоть, чтобы, накормить эти прожорливые печи?
— Нет.
— Сколько уходит драгоценного времени на то, чтобы растопить их, поддерживать нужную температуру согласно Уставу внутренней службы и при этом не спалить заставу?
— Нет, — улыбнулся Железняк.
— И откуда мы отрываем это время? И что зима на носу? Слушай, останься на пару-тройку недель, а я утрясу вопрос с финансистами, чтобы заплатили, как вольнонаемному.
— Я думал, товарищ капитан, что вы лучшего мнения обо мне. Прикажите рабочее обмундирование выдать.
Капитан притянул к себе голову Железняка, потрепал отросшие волосы.
— До чего жаль расставаться с вами!..
День отъезда начался с приключения: рядовому Чистякову заменили фуражку. Вчера от усердной чистки ацетоном зеленая тулья его прежней фуражки пошла желтыми пятнами. Михайло крутил ее в руках и морщился, как от зубной боли. Все понимали, что это значило для пограничника!
И вот утром Чистяков обнаружил на своей табуретке новую фуражку того же размера и даже с именной надписью под внутренним клеенчатым ободком. Чистяков доложил о происшествии сержанту, капитану, но те только улыбались и невинно разводили руками.
В полдень было последнее построение старослужащих. Капитан Смирнов от имени командования округа вручал отъезжающим Похвальные грамоты.
— Служу Советскому Союзу! — гулко и празднично звучали ответные слова ветеранов пограничной заставы.
И все стихло...
Вечером меня невольно потянуло в небольшую комнату, прозванную старшинской, хотя там помещались и рядовые. Вот здесь, немножко на отлете, у самого окна, стояла койка сержанта Гришина. Я ни разу не видел его на этой кровати. Он то водил нас с собой в горы, то инструктировал по ночам, то ездил в отряд по делам заставы. Мне казалось, что эта койка заправлялась только однажды, когда впервые была поставлена сюда.
Мои размышления прервал дежурный, объявив о построении.
Капитан Смирнов представлял вновь прибывшего сержанта Березовского. Он стоял рядом с начальником заставы. Первое впечатление было внушительным: подобранный, крепкий, широкоплечий — атлет, да и только. Лицо обветренное, подвижное, из-под фуражки выбивалась черная волнистая шевелюра.
Но не успела закончиться официальная церемония по введению сержанта в должность временно исполняющего обязанности старшины заставы, как он уже шутил, балагурил с нами, отыскивал футболистов и пытался даже организовать первую тренировку. При этом сразу же счел нужным сообщить: «В армию ехали кто с чемоданом теплого белья, кто с мешком провизии, кто с гармошкой, а я с двумя футбольными покрышками». Он, должно быть, не умел ходить шагом, даже по коридору заставы летел сломя голову.
Не понравилось мне ни его балагурство, ни это мальчишеское удальство, эти рывки по коридору. Не было в нем той спокойной сдержанности, обстоятельности, что у сержанта Гришина. И это еще сильнее возбуждало горечь разлуки со старослужащими.
«Хорошо, что Березовский всего-навсего врио старшины, — подумал я. — Значит, пришлют другого».
И совсем обескуражил нас внезапный отъезд капитана Смирнова. Его срочно вызвали в Москву да так и не вернули. Офицер штаба отряда, временно принявший командование заставой, сообщил, что капитана выдвинули комендантом очень ответственного пограничного участка на северной границе.
— Ребята, напишем капитану по письму, поздравим, пожелаем успехов, — предложил Янис — Думаю, что ему будет приятно.
— Письмо бы одно, а подписаться всем, — посоветовал я.
— Правильно, Коля-Николай, — подхватил Иванов-второй, подошедший в компании моих земляков. — А к письму приложить подарок.
— Хорошо бы сфотографироваться вместе, — предложил Ванюха Лягутин.
— Увы и ах! Впрочем, можно поправить. Запустить спутник Земли с мощной телекамерой. Щелкнуть там, на севере, потом заснять нас. Только бы Гали не забыть.
— Неостроумно. Секретарю можно бы быть и потолковее, — парировал Ванюха.
— Внеочередное заявление! — крикнул Стручков. — Только, чур, не падать в обморок. Знаете, кто у нас будет старшиной?
— Ну наверное, вновь прибывший сержант Березовский, — неуверенно отозвался Лягутин.
— Старшина Аверчук, с учебного.
— Типун тебе на язык, шагающая каланча! — накинулся на Петьку Иванов-второй. — Откуда тебе известно?
— Интуиция!
— Давайте поколотим этого идола.
— Начинай! — И Петька, должно быть, хотел сделать стойку боксера, а получился ни дать ни взять кузнечик: полусогнутые длинные ноги, узенькая мордочка с рыжими усиками. Вот-вот скакнет через наши головы.
— Янис, смахни его ладошкой, — посоветовал Иванов-второй.
— Янис, Янис, а сам в кусты? — наступал кузнечик.
Ванюха Лягутин, знавший слабое место Петьки, стукнул его ребром ладони сзади под коленками, и тот смешно рухнул на пол.
— Перестаньте, ребята, — вмешался Янис. — У меня есть такое предложение: пусть Николай сядет за письмо. Можно так сказать по-русски: «Сядет за письмо»?
Письмо переписывали несколько раз. Хотелось отразить и наше настроение, и думы о границе. Кончалось оно так:
«Дорогой товарищ капитан!
Обещаем Вам, что будем бережно хранить боевые традиции девятой заставы! Обещаем, что за всю службу ни об одном из нас Вы не услышите худого слова! Обещаем сделать все, чтобы Ваша пограничная застава оставалась отличной!»
Янис Ратниек первым поставил свою подпись. Гали фыркнул: «Телячьи нежности!» — и отвернулся в сторону.
— Уходи отсюда! — зло бросил Иванов-второй и убрал кулаки за спину, словно опасаясь, как бы они сами не заработали.
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
Я старался держаться спокойно, но ничего не получалось. Стоило увидеть старшину Аверчука, как в груди у меня похолодело, а лицу стало жарко. Вот он молча стоит перед нами, тяжелый, угрюмый. Ни один мускул, ни одна жилка не дрогнут на его лице. Шея стала еще толще, почти слилась с подбородком. Зрачки глаз ушли под черные мохнатые брови.