«Первого мая буду в ваших краях. Изобрети способ встретиться. Люба».
На глазах у изумленных земляков, я дал немыслимого козла, рванулся в коридор и чуть не сбил с ног Аверчука.
— Извините, товарищ сержант!
— Что?!
Мне показалось, что лицо старшины позеленело. Его пугающе черные мохнатые брови нависли над моим носом.
— А ну, дыхни! Я дыхнул.
— Вечером доложишь положение о воинских званиях, цвет погон и знаки различия военнослужащих всех родов войск от рядового до маршала!
Но ни свирепый взгляд Аверчука, ни унизительное «А ну, дыхни!» не испортили мне настроения. Я несколько раз обошел вокруг дувала заставы, похлопывая по набухшей коре могучие стволы тополей. Весна! Как она густо заселила окружающий мир! Все резвится, гомонит, цветет, щеголяя своими лучшими нарядами. Вверху, не умолкая, поет невидимая пичуга. Неужто это наш родной жаворонок? Голос его, но как-то непривычно, робко звучит он в этой огромной чаше с белыми закраинами горных хребтов. А вот и еще старый знакомый — шмель. Он неуклюже перелетает с цветка на цветок, гудит, играет на солнце слюдяными крылышками и золотистой тельняшкой, раскачивается вместе с только что раскрывшимися алыми бутонами цветка. Пулей пронеслась ласточка в белоснежной сорочке, схватила на лету мошку, взметнула острыми крылышками и скрылась под застрехой конюшни. Теплый ветерок ласково тронул точно лакированные, зеленые тополиные листья, высыпал пригоршни бабочек, и они замельтешили над землей.
Люба, как сообщить тебе побыстрее, что я получил, получил твою весточку! Хочешь, крикну об этом журавлям?
Смотрю вверх. Ясное голубое небо просвечивает насквозь. А журавлей нет. Еще вчера они косяками тянулись на север, вели непрерывную перекличку, и казалось, нет им числа. А сегодня, как нарочно, умолкли. Напрягаю слух, напрягаю зрение. И вдруг, словно перевалив через горный хребет, донеслось робкое, далекое курлыканье. Оно все нарастает, становится громче, призывнее. А вот появляются и сами птицы с вытянутыми, как стрелы, длинными шеями. Теперь уже журавлиный звон вытесняет все другие звуки. Как завороженный, слушаю я льющуюся с неба песню моего детства, моей мечты. Но что это? Клинообразный строй нарушается. Вожак делает плавный разворот, остальные следуют за ним. Они совершают круг почета над моей головой, они готовы выполнить мою просьбу!
Слова, ласковые, нежные, складываются только в уме, я не могу произнести их вслух. Но мне хочется, чтобы ты поняла их, Люба. Ведь все, что недосказано, можно услышать в весенней журавлиной музыке.
Из ворот вышел Березовский. На его плечах сержантские погоны.
— Товарищ сержант!..
— Поздравлений не принимаю. Скажи лучше, как Гали?
— Бежит от меня, как черт от ладана.
— Это хорошо. Значит, хоть капелька совести есть в нем. Действуй!
Березовский носком сапога поддал какую-то гнилушку в воображаемые футбольные ворота и пустился бегом на стрельбище. На его сержантские погоны прыгнули солнечные зайчики. Да, было отчего сегодня расстроиться старшине Аверчуку.
Хорошо бы уйти сейчас на Висячую скалу, побыть наедине со своими радостными мыслями. Но через несколько часов мой первый после болезни выход на границу.
— Коля, в канцелярию! — кричит Лягутин.
«На инструктаж», — догадываюсь я. Но сердце все равно застучало тревожно.
Вхожу, докладываю начальнику заставы о полученном задании. Он чем-то расстроен.
— Как самочувствие? — после долгой паузы спрашивает он.
— Вполне здоров, товарищ майор.
— Я не только об этом... У вас не было желания зайти ко мне без вызова?
— Было, товарищ майор.
— Чего ж не пришли?.. Откуда вы знаете старшину Мраморного?
— По госпиталю. В одной палате лежали.
— А-а... Звонил, справлялся о вас.
Начальник заставы немножко повеселел. Не эти ли звонки были причиной упреков, что я где-то обивал пороги, жаловался? Конечно. Мраморный занимается личным составом. Эта догадка вогнала меня в краску.
— Не смущайтесь, — успокоил начальник заставы. — Могли и пожаловаться.
Он остановился рядом со мной, заговорил необычно мягко и тихо.
— Знаете, когда я почувствовал себя особенно скверно? Не на последнем совещании с начальником политотдела, к нему я был в какой-то мере уже подготовлен. А после звонка на заставу бывшего начальника отряда полковника Корнилова. Как, говорит, тут мои земляки? Что вы его земляк, я мог и не знать, но на заставе, на м о е й заставе три земляка!.. Так иногда, казалось бы, мелочь наводит на такие размышления, от которых становится не по себе. Дело не только в доверии, о котором говорилось на совещании, — продолжал начальник заставы после паузы. — Я верил старшине Аверчуку, давал ему полную самостоятельность. Сам был в свое время сверхсрочником, обижался, когда опекали по мелочам, старался не повторять ошибок. А что вышло?.. Да, самостоятельность начинается с доверия. Но доверие — со знания людей. А вот знания-то как раз и не хватило. Мало пробыл на девятой заставе? Не в этом дело...
Когда-то Павел Александрович Корнилов советовал: воспитывай в себе волю командира. Только не понимай ее односторонне — командовать, приказывать, взыскивать. Принимай решение со знанием дела. Постарайся прежде всего установить правильные взаимоотношения с подчиненными. Готовых рецептов здесь нет. Это прежде всего собственный творческий поиск, долгие, порой мучительные размышления. Ты должен сам открыть этих людей, помочь им найти призвание к нашей пограничной жизни.
Майор прошелся по комнате. Остановился у схемы участка заставы, но не посмотрел на нее и произнес едва слышно:
— Я запомнил эти слова, но, пожалуй, только сейчас так остро почувствовал их значение... Надо было произойти снежной катастрофе... А полковник Корнилов верил мне, выдвигал...
У меня было такое чувство, будто майор Козлов говорил сам с собой и я подслушиваю чужие мысли. Мне стало неловко. Возможно, начальник заставы понял мое состояние и замолчал. Потом переспросил:
— Значит, самочувствие сносное?
— Хорошее, товарищ майор!..
Я вышел во двор. У ворот остановился грузовик. Из кабины легко спрыгнул старшина Мраморный и, увидев меня, просиял:
— Николай, поздравь: сбылась моя мечта!
— Вы стали водолазом?
— Не угадал! Назначили на вашу заставу.
— Ой, товарищ старшина! — воскликнул я по-детски. — Можно вас обнять?
— Валяй! Пока не принял дела — можно. — И, широко улыбаясь, потряс меня за плечи. — По секрету: возобновили материал.
— Какой материал? — не понял я.
— Представление к награде. Ну, нечего, нечего стесняться. Важную «птицу» задержал. Теперь раскрыли все связи. Скоро судить будут. Вот, брат, какие дела!.. И он шагнул к заставе, на ходу расправляя гимнастерку под ремнем.
Мы вышли на границу вдвоем с Гали.
Высоко над хребтом медленно плыли слоистые облака. И мне вдруг почудилось, что плывут не облака, а снежные горы. Словно могучие корабли, они выбросили к небу белые паруса. Ветер раскачивает, надувает их. Армада кораблей заслонила весь горизонт и движется, движется по необозримым морским просторам. Это видение показалось мне таким реальным, что я остановился, протер глаза.
— Устал, да? — то ли сочувствовал, то ли радовался Гали. — Давай отойдем немножко от заставы, тогда сядем. Слышишь?..
Нас нагнали Иванов-второй и Янис. Они пристроились сзади.
— Вы чего, ребята? — удивился я.
— Почетный эскорт до границы! — ответил Янис, приложив руку к козырьку.
— Посмотрите на горы. Вам не кажется, что они плывут? — спросил я.
— Нет, Коля-Николай! — торжественно произнес Иванов-второй. — Горы стояли и стоять будут!
Он положил руку на мое плечо и легонько толкнул вперед:
— Ну, ни пуха тебе, ни пера!
