Мальчишки загалдели:
— А как обратно добрались?
— Орден получили?
— Правда, раньше награждали золотым оружием?
Полковник молчал. Притихли и мы.
— А я все ждал, братцы, что вы спросите: почему же эта пограничная история больше других запала мне в память?
— Потому что сцапали опасного лазутчика! — безапелляционно решил Петька.
— Нет. Когда бросало в океане, когда лежал на берегу, ко мне подкрадывалась предательская мысль: «Все, конец!» Так вот, ребята, пока человек жив, у него не должно быть таких мыслей. Смерть можно презирать, смотреть ей в глаза, но не ждать ее...
Павел Александрович несколько раз порывался подняться, но мальчишки применяли все новые и новые ухищрения, чтобы задержать его. И вот мы вместе с ним уже шагаем по глубоким снегам Заполярья, высаживаемся на небольших туманных островах, где штормящий океан накатывает свои гигантские волны прямо на пограничные заставы, взбираемся на снежные вершины гор, обжигаемся о горячие пески Кара-Кумов. Временами наши мысли опережают рассказчика и каждый из нас не просто слушает, а сам штурмует заоблачные высоты, преследует нарушителей границы по топям и болотам, по глухой, непроходимой тайге, бежит по следу за умной пограничной собакой, скачет на быстрых, разгоряченных конях...
Проводив полковника до дому, мы возвращались вчетвером: Лука Челадан, Ванюха Лягутин, Петька Стручков и я. Шли молча. Теперь все наши мысли были на той горной границе, где служит Павел Александрович. Одно смущало — полковник как-то не очень серьезно отнесся к просьбе взять нас к себе.
— Конечно же, не на запад! — объявлял кому-то свое окончательное решение Ванюха. — Что это за граница? Идешь в дозоре, а тебе кричат с той стороны: «День добрый, пан Лягутин!» Надо туда, где сплошные горы и сплошные опасности, где и небо выше, и птицы больше. До чертиков надоели наши места; кочки не сыщешь, чтобы запнуться.
— А с плоскостопием возьмут? — робко спросил Лука Челадан.
— Возьмут, — не очень твердо ответил Лягутин, видимо вспомнив про свою близорукость. — Возьмут! — уже решительнее произнес он. — Не в балет будем проситься, на границу!
В воскресенье меня, Луку Челадана и Ванюху Лягутина пограничник пригласил к себе. Стручков примазался к нам без приглашения. На сей раз Петьку занимали не океанские волны.
— Чего это дочка полковника нигде не показывается? Какая-нибудь финтифлюшка: фик-фок на один бок! «Не хочу знаться с деревенщиной». — И Стручков начал кривляться, изображая эту самую финтифлюшку.
Мы вошли в избу и удивились. Куда делась годами наслаивавшаяся, копоть, неистребимый запах солярки, мазута и всего того, чем дышит трактор! Стол, лавки, даже бревенчатые стены были выскоблены добела и казались новыми. На пол ступить страшно.
Хозяин дома, тракторист Федор Корнилов, сидел в переднем углу за столом в новом сером костюме, голубой рубашке на молнии, тщательно выбрит и причесан. Он, казалось, стеснялся своей праздничной одежды и все искал, куда бы спрятать крупные руки с черными, огрубелыми пальцами.
— Проходите, садитесь! — приветливо кивнул нам полковник.
Теперь рассказчиками были мы. Павел Александрович интересовался, сколько в колхозе молодежи, вся ли работает, есть ли свои специалисты.
— За Земляничной балкой ваши поля?
«Он уже и там успел побывать, — почему-то с удовольствием подумал я. — Наверно, как и мы, в свое время бегал туда за земляникой». А вслух сказал: — Нет. Соседнего колхоза «Авангард».
— До чего там плоха яровая пшеница. Разве они не знают, что на этих землях лучше озимую сеять?
— Знают.
— Почему же не посеяли?
— Семян не было.
— Не понимаю...
— Сдавали зерно сверх плана. Ну, чтобы выйти на первое место в районе.
Полковник удивленно смотрел на меня. Неужели и в наше время можно оставить колхоз без семян?
Да, Павел Александрович, оказывается, можно. Сначала сдают, а потом выпрашивают. У кого выпрашивают? Да у тех же, кто принимает рапорты о перевыполнении. Но в прошлом году этот номер не прошел.
— А теперь они на каком месте?
— Опять на первом.
— Смеетесь?
— Нет, на полном серьезе, — сказал я и начал пояснять.
Колхоз «Авангард» закончил весенний сев на пятнадцать дней раньше прошлогоднего и вышел на первое место в районе. Ура! Жирные заголовки в газете, пышные речи на совещаниях, пьянки в селе Спасе.
Мы в арифметике, вероятно, были сильнее соседей. Взяли подшивку газеты «Заря» за последние три года, сличили весенние рапорты авангардовцев. Чудеса! В каждом рапорте — на пятнадцать — двадцать дней раньше прошлогоднего. Выходило, что в этом году они сеяли примерно в конце февраля, когда избы были по крыши в снегу.
«И вы молчали?» — говорил взгляд пограничника.
— Нет, не молчали, — предварил я его вопрос.
И рассказал, что произошло на районной комсомольской конференции.
Было это два месяца назад, вскоре после весенней пахоты. Один секретарь комсомольской организации решил раскрыть «секрет» успехов колхоза «Авангард». Взошел на трибуну...
Ох, до чего же тяжело было парню стоять на этой высокой трибуне под прицелом неулыбающегося усатого дяди из производственного управления! До прихода этого дяди в зале были и шутки, и смех, и песни. А как вошел — все разом смолкло. Сам он вроде бы и не так уж был строг, но его усы словно гипнотизировали. И выступающие больше смотрели в президиум, чем в зал. Разве только кто уж очень увлечется, войдет в раж.
Одним словом, если ты взбираешься на трибуну, потрудись все взвесить, выверить, написать. Не дай бог, ляпнешь что-нибудь не очень складное и рассмешишь делегатов. Усы на все это реагируют, как барометр, и действуют, будто независимо от своего хозяина: то опустятся вниз, то изогнутся закрученными хвостиками сверх, то распушатся.
А у парня даже конспекта не было. Не мог он назвать и номеров газет, в которых печатались сводки о весеннем севе. Из президиума реплика:
— Неправильно!
А в ответ сразу несколько голосов:
— Правильно! Показуха! Очковтирательство!
И вот из зала летят одобрительные хлопки, а из президиума снаряды из аркебузы: «Демагогия! Оплевывание лучших колхозов!» Секретарь уже запинается, робеет — не такой уж он искусный оратор, этот секретарь, — и, скомкав свое выступление, садится не в президиум, где сидел до выступления, а спускается вниз, к делегатам. Ему жмут руки, хлопают по плечу, а на трибуне уже стоит усатый дядя.
— Мальчишество! Наговорить чепухи и убежать в зал. Предлагаю вывести его из состава президиума!..
— Ну, — торопит полковник, — а что было дальше?
— Избрали в райком.
— Как?
— Он и сам не очень хорошо помнит как. Думал, провалят, а проголосовали единогласно. Один человек здорово помог.
— Что за человек?
— Таня Кружкова, секретарь райкома комсомола. Вот эта твердо стоит на трибуне. Ее не сбить репликами, не смутить усами.
Наша деловая беседа неожиданно оборвалась. Дверь распахнулась, и в нее стремительно влетела девушка. Не вошла, не вбежала, а именно влетела.
— Кто наследил?! — обожгла она нас своими большими глазами.
Петька выгнул рыжие брови, будто спрашивал: «Откуда ты свалилась такая красивая?» Ванюха беспокойно заерзал на скамейке.
— Познакомься, Люба, комсомольское руководство.
— Комсомольскому руководству тоже не мешает вытирать ноги перед входом в дом.
Пограничник улыбнулся: дескать, ничем не могу помочь, башмаки-то в самом деле надо было поскоблить у крыльца.
Я украдкой разглядывал строгую хозяйку. Белое без загара лицо, белые шелковые бантики в длинных косах, белое платьице, белые носочки, белые туфельки. И мне почудилось: за ее спиной сложены белые крылышки, на которых она только что влетела.
— Ну, так на чем мы остановились?
— Не остановились, а закончили, папа. Сейчас будем обедать. Все надо делать вовремя! — еще строже проговорила Люба.