Она не хочет спрашивать разрешения, а я не хочу её останавливать. Когда мы заходим в квартиру, Лета просто мгновенно снимает туфли, а пока я ставлю их на полочку, скрывается в ванной. Её отстранённое молчание в момент становится тревожно тяжёлым, старая гнилая вина вновь опускается на плечи спёртым дыханием. Умываюсь я водой похолоднее в туалетной раковине.
Решив ничего не спрашивать, я просто трачу двадцать минут на уборку в спальне, ищу что-нибудь удобное для моей гостьи. Белья для неё я не хранил, но на всякий случай достаю из шкафчика небольшие «семейники» с наиболее упругой резинкой, мягкий и севший от стирок халат, который когда-то мне подарила тётя, тапочки, большую футболку и шорты.
Помявшись немного перед дверью, я вспоминаю забавную, но неуместную шутку про Чебурашку и полотенце, которое тот принёс крокодилу Гене. Когда вода немного стихает, я кричу в закрытую дверь:
— Я приготовил тебе вещи! Я зайду и оставлю их тебе!
— Хорошо!
…
Домыв картошку, я выключаю воду, угрюмо вздыхаю и вздрагиваю от хитрого смешка, который тут же превращается в задорный смех. Лета выглядит крайне довольной картиной, вольготно сидит на стуле и болтает ножками.
— Очень милый халатик, только великоват, — улыбается румяная девушка, поглаживая мягкий серый ворс.
Он велик ей в талии и доходит до колен, поэтому Лета чувствует лишние складки и, вместе с тем, бОльшую свободу движений, чем в коротком платье. Белое полотенце на голове и голубые тапочки добавляют её образу удивительной приземлённости, домашней очаровательности и уюта, разительно преображая образ бойкой красавицы.
— Хотел бы видеть такую картину каждый вечер, — говорю я первое, что приходит в голову.
— Иди подмойся сначала, — фыркает Виолетта нарочито низким тоном.
Наверное, в тот раз я немного переборщил с милостями, но зато она может почувствовать себя свободно, побыть собой, если поверит, что я не собираюсь её осуждать за что-либо.
И когда моюсь, и потом я холодно загоняю всяческие фантазии поглубже - это удивительно легко даётся. Меня не покидает чувство ответственности и вины, которое запирает не только распущенные, но и многие позитивные мысли. В голове роятся сомнения.
…
Лета дежурит у плиты. Она будто нарочно застывает и не оборачивается, но стоит мне сделать ещё шажок к ней, и коротышка ловко и эффективно толкает меня бедром, окончательно и бесповоротно освобождая от готовки.
— Вот это настоящая хозяйка, — улыбаюсь я, усаживаясь за стол и надеясь, что не краснею.
— Я просто побоялась, что ты начнешь приставать и я что-нибудь себе обожгу.
— Похоже, не я один на голодный желудок страдаю от избытка фантазий.
— Сейчас она закипит, и мы поболтаем.
========== Переварили ==========
Я смотрю на неё, не отрываясь. Виолетта не поворачивается, а лишь меланхолично покачивает бёдрами, опираясь то на левую ножку, то на правую. По ней нельзя сказать, устала ли она, болит ли у неё что-нибудь и уж тем более что она чувствует.
Если я вспомню о нашей последней разлуке, то испорчу аппетит и весь вечер. Или, может быть, хуже будет сначала выслушать её рассказ о каком-то парне? Нет… Хуже всего молчать и ждать, пока она сама от тоски вспомнит прошлое и детские несбыточные идеалы. Просто скажу: «Прости»?
Вот! Она идёт сюда!
Я открываю рот, даже не тратя время на вдох. Мы встречаемся взглядами, и…
— Не надо, — шепчет она — и я лишь немо сглатываю.
Лета садится напротив — теперь мы легко можем дотянуться друг до друга.
— Ты правда не против того, чтобы я рассказала про сегодня?
— Если тебе станет легче.
Она уже успокоилась, встретив меня в метро, а сейчас хочет выговориться и забыться. Очевидно, что настоящее беспокоит её больше.
— Учитывая, сколько мы знакомы, насколько хорошо я тебя знаю, и понимая, как мы доверяем друг другу… по крайней мере свою безопасность, такой рассказ наверняка вызовет чувство ответственности, и ты начнёшь думать, что чем-то мне обязан. Обещай, что этого не случится.
— Нет, — пожимаю я плечами. — Ты сама понимаешь, что вверила себя мне так, как не делает никто и никому. Другие, может быть, и не предприняли бы ничего. Но я так не могу.
— Честно?
— Да! Твои слова для меня очень важны, и сейчас здесь только мы… Не сдерживайся. Пусть сегодня станет вечером откровений.
— Т-тогда слушай… Да. Начну с этого… — вздыхает Лета, потирая лоб.
— У меня было уже трое мужчин… — на выдохе протягивает она и, чуть поджав губы, вопросительно глядит на меня.
Это было неожиданное вступление, но увидев смену эмоций и болезненно знакомый прищур, я понимаю, что Лета высматривает во мне что-то осуждающее. Или несогласное…
— Ты взрослая умная женщина, вправе искать спутника жизни. Вполне нормально не найти его с нашими-то москвичами.
— Я понимаю… — нахмурившись, отвечает слегка румяная девушка. — Ну? Может, скажешь, сколько сколопендр у тебя было?
— Пара из них отлично подходят под твоё описание. Ничего особенного, как выяснилось. Даже не влюблялся как следует. Штуки четыре, наверное.
— Выходит, мы оба любовные неудачники, — усмехается Лета.
— Продолжай свою историю, — киваю я, сдвигая брови.
— Эти отношения длились год, я успела безумно сильно влюбиться, — девушка рассказывает, часто вздыхая, усмехаясь и меняя интонацию. — Мне было с ним приятно, интересно, весело и даже счастливо… Сейчас я начинаю понимать, что с ним произошло, просто не всегда удаётся выбросить это из головы и холодно проанализировать. В какой-то момент он перестал замечать мои проблемы, видимо я ему уже давно разонравилась. Но тогда, часа три назад, мне казалось, что у него что-то случилось. О чём-то гадком я вообще не могла думать, пыталась ему помочь, подшучивать, расслаблять флиртом. Ты видел, как я оделась. Это мой любимый наряд для свиданий… был… Он сказал, что не любит меня, что разрывает наши отношения, которые ни к чему хорошему не приведут. Сказал, что ему стало тяжело найти со мной общий язык. И это правда!
Её глаза слегка блестят от обиды, голос срывается на крик, руки мелко дрожат, а дыхание становится всё более прерывистым, и я слежу за тем, чтобы она не разревелась без моего участия, вновь почувствовав одиночество, всегда крайне болезненное для неё.
— Извинился, что ведёт отношения с другой девушкой. «Пару недель». Пару недель он мне чисто изменял! Ну то есть весь июнь, да? Неужели так сложно поступить достойно с самого начала? Зачем было обманывать и делать вид, что мучаешься от выбора? Зачем было демонстративно показывать мне эту тёлку? Очистить совесть? Почему такой эгоизм?! — Лета со слезами на глазах выкрикивает вопрос, а моё сердце предсказуемо пропускает удар.
— Крыса… — сдавленно шипит она, едва не рыча от злости.
Лета замечает как трясутся руки и прячет от меня раскрасневшееся лицо, словно готовясь реветь, но не успевает закрыть лицо руками — я беру её за руку и заглядываю во влажные и дрожащие, требующие объяснений, глаза, пока она ещё держится.
— Мне больно за тебя, больно, что твою любовь использовали… — говорю я, сначала, дрожащим голосом. — Твои чувства видны даже сейчас… Придётся это пережить. Но помнишь, как Мария Сергеевна говорила: всё происходит к лучшему… У меня была ситуация, когда я просто ушёл, вслед за утраченной влюблённостью. Я понял, что это не станет любовью, а дружбу никто из нас не хотел. Не знаю, почему люди так устроены… — заговариваюсь я, давая Виоле возможность продышаться. — Многие думают, что если нагадить человеку в душу, он тебя возненавидит и ему станет легче без тебя. Но это неправда. Все, кто осознанно так делают, всего лишь эгоисты, они решают за другого, они просто делают ему ещё больнее, надеются, что они не будут чувствовать привязанности к человеку, который их ненавидит. Если просто молчать и говорить как есть, покажешь своё безразличие, покажешь, что человек тебе не близок и что ты ничем не хочешь с ним делиться. Что тебе не жаль, что теперь и он не должен ничего чувствовать.