Приготовив на завтрак картофель с тушёнкой в глиняном горшочке и накрыв горшочек полотенцами, для лучшего притомления, Ольга Николаевна зашла в зал и подсела ко мне, закрывавшему на тот момент последний лист в альбоме. - Володенька? - улыбнувшись, вопросительно посмотрела она на меня. - Вот ты сейчас проглядел мои былые фотографии в альбоме... и, однажды, рассказывал, что в детстве серьёзно увлекался художественной фотографией, даже был участником нескольких фотовыставок. Так вот, скажи честно. Неужели в них ничего загадочно странного не подметил? Какая я там? - А зачем ты меня, Олечка, об этом спрашиваешь? - нежно обнял и крепко прижал я её к себе. - Сама же знаешь, что красивая, стройная, озорная. Любишь самолюбоваться собой и сладостно таишь, возбуждаешься, когда улавливаешь к своей фигуре, к своему облику повышенное притяжение и внимание посторонних глаз, особенно мужских. - И всё! Больше ничего не заметил? - пытливо посмотрела Ольга Николаевна на меня. - А на лбу, либо ещё где-нибудь, неужели чего-то такого странного не просматривается, не высвечивается типа: «Не подходи! Убью!». Засмеявшись, Ольга Николаевна отвела в сторону прядь волос, открыв высокий прямой лоб, и, внимательно посмотрев мне в глаза, очевидно надеясь, что в них вот-вот отразится то, о чём она сказала, с серьёзным видом спросила: - Ну, что там, говори. Не скрывай! - Ничего, Олечка, - весело улыбнувшись, пожал я плечами. - На негативных снимках да, ты, скорее всего, будешь выглядеть непривычно пугающей, но это явление присуще почти всем фоткам, где изображены лица людей. Особенно людей красивых. И потому такие страшноватые негативные снимки никто трагически не воспринимает.
- А ты приглядись, Володенька, повнимательнее, - продолжила настаивать она. - Как специалист. Как художник по фотографиям. Ведь раз увлекался художественной фотографией, значит, способен более тонко чувствовать и подмечать аномальные отражения всего, что тебя окружает. Не наученный видеть то, чего нет, я, тем не менее, опять открыл альбом, ещё раз проглядел фотографии и снова, пожав плечами, отрицательно покачал головой: - Поверь, странного ничего. Бросается в глаза лишь необыкновенно красивые черты лица, твой пленительно завораживающий взгляд, удачное цветовое сочетание волос, бровей, ресниц, зрачков, губ, кожи, и манящая к себе гармония контурных линий головы, шеи, плеч, рук, груди, туловища, ног, словом, всего тела.
- Следовательно, ты, Володенька, согласен с тем, что я не только сейчас в свои 27 лет красивая, но и была красивой в 12-14-18-20 лет. Ведь, правда?
- Да, согласен. Ты всегда была и продолжаешь оставаться невероятно красивой как нестареющая васнецовская Алёнушка, - подтвердил я, не кривя душой, - Спасибо, Володя! Хорошо! Тогда... - Ольга Николаевна загадочно усмехнулась и, доверчиво прижавшись ко мне, тяжело вздохнула: - Тогда выслушай меня, пожалуйста, дальше. Так вот, я действительно с детства, и особенно начиная с пионерского возраста, была красивой, стройной, озорной девчонкой среди подружек и, в то же время, очень и очень стеснительной среди мальчишек. Это я сейчас за последние три года, находясь в активном поиске, в такую «оторви и выбрось!» шалаву превратилась. Поэтому не суди меня строго и прости за то, что в первый же день нашего знакомства прямо на лавочке... да, не в каком-нибудь потаённом месте, а на высоком Волжском берегу почти под стенами древнего Нижегородского Кремля тебя, слишком стеснительного, на себя по сути затащила. Впрочем, признаюсь честно, ты у меня третий по счёту за последние два года. А раньше, кроме мужа, царство ему Небесное и пусть земля будет пухом, совершенно никого не было. И ни о ком, кроме него, не мечтала. То есть, не такая уж шалава. Причём, предыдущих двоих сама отшила, быстро поняв, что мне нужен мужчина не абы какой, не только приятной внешности, но и жёсткий, смелый, при этом умеющий ласково обращаться с женским телом, которого бы любила и, одновременно, побаивалась. Короче говоря, в детстве, чуть - что, я стеснительно прятала глаза, краснела, застенчиво и стыдливо опускала голову, как ты иногда со мной несмотря на свою взрослость. Поэтому с мальчишками не дружила, в любовь не играла, а когда окончательно подросла, почему-то постоянно не хватало смелости с каким-нибудь парнем подружиться, встречаться и всё такое, о чём не говорят и не учат в школе. К тому же эпоха тогда выпала на мою долю, да и, судя по всему, на твою тоже, слишком стеснительная и не такая фальшивая, как ныне. Плюс ко всему, жили мы в небольшом городке Яранске, где все были, и всё было на виду. Семья, в которой я росла, по житейским меркам считалась полноценной. Мама, папа, я, моя младшая сестра и брат. Однако, когда маме исполнилось тридцать шесть лет, а папе тогда стукнуло сорок, между ними, на почве интимных отношений, что-то не заладилось. И мама на вопросы родственников, своих подруг и знакомых: «Как жизнь молодая?» сначала полушутя, затем всерьёз, всё чаще и чаще говорила им: «Так себе. Не очень. Живу с надеждой, что когда-нибудь, где-нибудь в укромном тёмном месте нападёт маньяк и изнасилует, порадует так рано сексуально-осиротевшую женщину». Шли годы. Мне перевалило за двадцать. Переехала жить в большой город. Научилась со вкусом одеваться. Стала, ну, просто красавицей, причём умной и образованной. Но так и не тронутой девчонкой. Хотя очень хотелось. Порой, даже очень, попробовать «перепихнуться» тайком с каким-нибудь парнем или мужчиной. Тем не менее, смелости на это как не было, так и не было. От чего на сердце было нередко одиноко, тоскливо. Часто приходилось испытывать неимоверную тягу к мужскому телу и, вспоминая былые мамины слова, мечтать о том, чтобы когда-нибудь, где-нибудь в тёмном укромном месте, напал маньяк и, подавив во мне невероятно стеснительную черту характера, изнасиловал, порадовал мою сексуально-перезревшую душу. Со временем, такое навязчивое желание окрепло и укрепилось в сознании, не казалось абсурдным и неприемлемым. Благодаря ему, исчез страх ходить по тёмным безлюдным местам и боязнь прогуливаться в ночные часы по парку, подозрительно приглядываясь с опаской к редким прохожим. Иногда были моменты, когда, идя в гордом одиночестве через очередное тёмное место, хотелось крикнуть в чёрную пустоту: «Эй, вы? Маньяки! Где вы?» Возникла даже глупая, сумасбродная идея пригласить того, кто нападёт, домой к себе и приручить... пожить с ним. А однажды, надо же дура, в церковь ходила: свечку толстую ставить, просить Николу Чудотворца и Николу Угодника помочь в исполнении моих помыслов. Однако, никто, как ни странно, на меня, красивую, молодую, стройную, модно одетую, не нападал, никто не пытался со мной заговорить, заигрывать, а тем более куда-то позвать, пригласить. Имел место и такой постыдный, каюсь, случай. Пыталась, сама не знаю из-за чего такой порыв возник, позвать в кустики одиноко проходившего в сумерках через сквер мужчину. Смешно, но факт: заторопился он, и быстро-быстро пошёл, испуганно оглядываясь, прочь от меня. Словно на моём лбу крупными буквами горела дьявольская надпись: «Не подходи! Убью!», либо вид и взгляд был вампирши. В итоге, пришлось в таком томительном ожидании прожить ещё около двух долгих лет. К сожалению, рано или поздно блестящая приманка неизбежно попадает на глаза хищнику. Случилось это поздним летним вечером в тёплую сухую погоду, когда возвращалась от подруги через парк домой. В тёмном месте внезапно из-за дерева выскочил м