— Добрый ты, Николай! — вздохнул Сергей. — Меня ведь в обсерваторию вашу не возьмут.
— Я пойду спрошу. Посиди здесь.
Я отправился к Жене, рассказал ему про Сергея. Только про монастырь умолчал. Блажь это, пройдет. Просто парень мечтал о тихом месте, где можно отдохнуть душой.
Просить не пришлось. Подходила весна, и в обсерватории позарез были нужны рабочие для полевых исследований.
— Ладно, прикомандируем его к Иннокентию. Или к Леше Гурвичу — они никогда не ругаются.
— Иди оформляйся! — объявил я Сергею с торжеством.
— Да ну… в обсерваторию? — Сергей так обрадовался, что даже побледнел.
Он долго жал мне руку и благодарил. Перед уходом, уже в дверях, сказал как-то несмело, что было непохоже на него:
— Еще у меня к тебе просьба будет… Большая. Из-за этого, собственно, к тебе и шел. Насчет Танюшки… Не мог бы ты ее проведать? Узнай, не плохо ли ей. В Московской области детдом-то. На электричке надо ехать… Места там больно красивые. Леса, луга.
— Хорошо, съезжу.
Сергей дал мне адрес, написанный заранее на бумажке. Почерк у него был хороший.
Он вдруг снова сел у дверей, уже одетый.
— Хорошо у нас на Ветлуге, Коля. На всю жизнь запомнились мне наши луга. Знаешь, когда ветер подует и вдруг все травы, все цветы заколыхаются, заволнуются. Луг делается то желтый, то голубой, то как засверкает всеми цветами сразу… Ну, словно радуга на землю упала и рассыпалась. Сердце захолонет, такая красота. Когда я за хулиганство отбывал, мне все луга снились…
— Ну, почему ты не поехал все-таки домой, когда освободился?
— Не мог я один туда вернуться. Вот и подался на Север. Здесь тоже неплохо. Были бы люди хорошие. Все от людей зависит. Ну, я пошел. Спасибо тебе за все.
Так вошел в мою жизнь Сергей Авессаломов.
Вечером я рассказал Марку историю Сергея. Марк, впрочем, ее знал. Он только удивился, что у него есть сестренка. Об этом Сергей никогда не рассказывал.
Потом я показал Марку радиограмму. Вот что было в ней:
«Коленька, немедленно выезжай домой. Вся надежда на тебя. Мама влюбилась. Выходит замуж. Жду тебя нетерпением. Целую крепко. Бабушка».
Я вдруг заплакал, как маленький, отчаянно стыдясь своих слез и отворачиваясь. Нервы мне совсем изменили.
Марк сел рядом на мою постель. Видно, хотел меня утешить, но не нашел слов.
— Отца… жалко, — объяснил я свои слезы, — какое предательство! Удар в спину.
Мы проговорили с Марком далеко заполночь. Если бы не он, я, вероятно, очумел от тоски.
Все же Лиза пришла утром к нам в комнату — проститься. Марк сразу вышел. После я узнал, что верный друг ходил по коридору и никому не давал войти. Очень уж хотелось ему, чтобы мы договорились.
Лиза сидела на постели Марка, на самом краешке, и смотрела мимо меня в окно. Почти в профиль ко мне. Так она была еще прекраснее! На ней было узкое черное платье с белым воротничком. Меня поразила линия ее шеи — от маленького розового уха до плеча. Я был потрясен. Лиза повернулась и встретила мой взгляд. Она невольно поднялась. Я бросился к ней, мы обнялась. Я стал целовать ее. Лиза горячо отвечала на поцелуи.
— Я люблю тебя, — твердила она, — я так тебя люблю! Ты вернешься? Мы еще увидимся?
— Ты будешь моей женой? — спросил я, чуть отстранив ее, чтобы видеть лицо, глаза.
— Буду!
В следующее мгновение я вытолкал ее за дверь… Где платок?.. Я схватил полотенце Марка и прижал его ко рту. Полотенце окрасилось кровью. Я лег навзничь.
Марк вошел в комнату… Увидел и бросился за льдом.
Когда кровотечение улеглось, перепуганный Марк стал уговаривать меня не лететь.
— Тебе надо в больницу, — твердил он, — в больницу.
— Никому не говори. Я должен лететь. Может, я сохраню отцу жену.
Проводы и прощанье пришлось сократить. Бородачи геологи принесли подарок, тронувший меня до глубины души: коллекцию камешков и минералов с плато. Я не знал тогда, какую это впоследствии сыграет роль. Сколько раз она потом звала в путь, бередила душу, не давая успокоиться! А Марк отдал мне свои магнитофонные ленты с голосами птиц. Я не брал, но он заставил взять. Сердечно простился с Иннокентием Трифоновичем.
— Берегите Абакумова! — шепнул я ему умоляюще. Парторг усмехнулся:
— Ты хочешь сказать: дочь Абакумова! Сбережем!
— Нет, я сказал то, что хотел сказать. Не давайте Алексея Харитоновича в обиду. Он ведь очень…
Подошел Абакумов, и я замолчал. Мы обнялись на прощанье.
— Эх, парень! — только и сказал он.
Я вдруг заметил, как Алексей Харитонович постарел за последнее время. Волосы были по-прежнему густы и курчавы, но словно снегом их замело. Даже широкие кустистые брови поседели.
Валя Герасимова стояла рядом и горестно смотрела на меня, едва удерживаясь от слез.
— Сходи к моему отцу, — сказала она, прощаясь. — Сходишь? Дай слово!
Я удивленно поклялся, что схожу. Почти все просили меня сходить к их родным. Словно они оставались на Марсе.
Лизе я махнул рукой издали. Марк ей все объяснит.
— Что мы все провожаем и провожаем! — грустно заметила Валя.
Пассажирский рейсовый вертолет опустился на плато. Марк и Леша помогли мне подняться. Мне было так плохо, что я даже не выглянул в окно.
Глава двенадцатая
Я УЗНАЮ…
Бедный Михаил Михайлович, досталось ему за дорогу. Он не мог даже подремать. В Магадане медсестра сделала мне укол. А Михаил Михайлович на свой страх и риск дал снотворное, и я проспал всю ночь, пока мы летели на высоте десяти километров — над Великой тайгой.
Рано утром я проснулся освеженный и вне себя от нетерпения увидеть Москву, бабушку, маму. Не выдержал, взглянул в окно — мы уже снижались — и почувствовал приступ воздушной болезни. Тьфу!
На аэродроме нас ждали мама и бабушка. Расставаясь с Михаилом Михайловичем, я горячо поблагодарил его за все заботы и очень просил заходить. Бабушка тоже тепло поблагодарила его. Мама нетерпеливо кивнула головой. Мы сели в такси.
— Что с тобой? — испуганно спросила бабушка. — Ты болел?
— У меня была операция. Расскажу дома…
Мне было тяжело разговаривать в машине. Такси попалось старенькое. Очень трясло, и я боялся, как бы опять, чего доброго, не пошла кровь горлом. Но я не отрываясь смотрел на бабушку и не выпускал ее руки. (Мама села рядом с шофером.)
Бабушка ничуть не изменилась. Все такая же энергичная, живая, худощавая, насмешливая. Зеленые глаза блестят как прежде, нисколько не потускнели. И те же роговые очки, сквозь которые она видит насквозь всех людей. Только теперь она смотрела на меня с ужасом. Я успокаивающе сжал ее руку и отвернулся к окну.
Как я соскучился по бабушке, по маме! И как я стосковался по Москве! У меня комок в горле стал при виде ее улиц, таких знакомых и родных. Сколько новых домов, переходов. Москва все строится. Милая, дорогая моя Москва! Я подумал, что самое большое счастье на свете — возвращение в Москву. Где бы ты ни был, как бы далеко ни заехал, всегда возвращаться в Москву! Но воздух был тяжел. Придется привыкать заново.
— Ничего, бабушка, теперь уже все в порядке! — сказал я поспешно, потому что бабушка, кажется, собиралась заплакать.
— Как воняет бензином, — возмущенно заметила мама.
Дома все блестело чистотой, натертый паркет желтел, как солнце. Стол они сервировали заранее. Вино, живые цветы. Пахло скипидаром, папиросами, пирогом, мамиными духами — невыразимо приятный запах родного дома.
— Коленька, может, примешь сначала ванну? — спросила бабушка.
Ванну так ванну! Я наскоро вымылся, сберегая силы для разговора. Только бы не пошла кровь — перепугаешь их!
И вот мы сидим втроем за круглым столом, и бабушка заботливо подкладывает мне на тарелку всякую всячину.
Все же бабушка постарела, дома я разглядел. Прибавилось морщинок, прямые, черные, подстриженные «под горшок» волосы поседели на висках.