Он потащил меня к дивану и почти силой заставил сесть, потому что я зачем-то упирался. И сам сел рядом.
— Ну, выкладывай, Николай, что случилось. Ведь мы с твоим отцом друзья…
— С которым? — вырвалось у меня, прежде чем я понял, что это черт знает что. Но ведь это был профессор Герасимов. Он и глазом не моргнул.
— С обоими, — сказал он просто, — оба хорошие ребята. Можешь гордиться тем и другим. Тебе повезло, парень. Бывают отцы, которые позор не только для сына, но и для общества. Я бы на твоем месте с ним повидался.
— Вам Ангелина Ефимовна все рассказала?
— Она мой друг со школьной скамьи. Ну, так что случилось?
Я молчал. Язык не поворачивался. Но так как он смотрел на меня с нетерпением, я молча отдал ему Лизино письмо.
— Черт возьми! — воскликнул он с яростным сочувствием, возвращая мне письмо. — Думаю, что эта девушка совершила самую большую ошибку в своей жизни. Казакова я немного знаю. Это талантливый ученый, но жизнь он начал с ложных предпосылок: что зло непобедимо и только с ним надо считаться. Жаль и Абакумова…
— Вы про него знаете?
— Валя мне все рассказывает. Но я уже давно ее не видел. Вот приедет защищать кандидатскую, тогда наговоримся. Но она что-то не торопится.
Он посмотрел на часы.
— Ну, мы с тобой еще как-нибудь потолкуем. Сейчас тебе, брат, не до разговоров. Я ведь сам когда-то терял любимую. Все понимаю… Кстати, этого Гуся еще не поймали? (И это успела ему рассказать Ангелина Ефимовна.)
— Нет. Скрылся где-то в тайге.
— Ну, а как сейчас со здоровьем? Учиться сможешь?
— Конечно. Доктор сказал, что легкое потом регенерирует. Будет, как прежде. Лет через пять.
— Так…
— Я хочу учиться на заочном. В августе мне возвращаться на плато. Я бы успел догнать. У меня хорошая память.
Герасимов долго смотрел на меня.
— Когда я читал это письмо… — сказал он, — то подумал, что ты больше никогда не вернешься на плато.
— Почему же? Из-за Казакова? Из-за Гуся? Но ведь плато… работа на нем… не зависит.
— Я понимаю. Ничего я не понимаю! Зачем тебе надо именно на это плато?
— Не знаю, как объяснить… Но я непременно должен вернуться на плато! Я же не побежден. Человека нельзя победить, пока он сам не признает себя побежденным. И вообще я же не увольнялся. Просто отпуск по болезни.
— Гм, почему бы тебе не поступить на дневное отделение? Это можно сделать. У тебя золотая медаль. Стаж работы на Севере… Студенческие годы вспоминаешь всю жизнь как самые счастливые. Я студентом голодал, стипендии не хватало. Помогать мне было некому. Подрабатывал на вокзале: грузил товарные вагоны. И все же какие светлые и радостные воспоминания… Ты работать и учиться заочно с одним легким не сможешь, просто физически. Да еще где-то за Чукоткой… Поступай на дневной. Закончишь университет и поедешь на плато!
Я задумался. Здоровье теперь было у меня самым уязвимым местом. Приехать на плато и свалиться, чтобы кто-то делал за тебя твою работу? Ухаживал ночами, как Марк? Но почему я должен непременно болеть? Ведь у меня пошло на поправку.
— Ты кем, собственно, хочешь быть? Интересует ли тебя наука?
— Меня интересует наша Земля, — сказал я негромко. — Не знаю только, выйдет ли из меня ученый… я бы хотел поступить на физический факультет. По специальности геофизика. Жаль, что нет такого заочного. Не знаю, как мне быть.
Герасимов усмехнулся, потрепал меня по плечу и перешел к письменному столу. Я последовал за ним. Он положил передо мной лист бумаги. Глаза его лукаво блестели.
— Пиши заявление на философский. Без философии, брат, теперь далеко не уедешь, будь то геофизика, или география, или хоть генетика…
Герасимов понял, что я еще не выбрал. Совет его был мудр, но я наотрез отказался.
— Чего же ты тогда хочешь?
— Буду летом сдавать на астрономическое отделение. Вернувшись домой, я молча обнял бабушку.
— Приняли?
— Да. Буду летом поступать. Бабушка вздохнула.
— Чего же ты вздыхаешь? Буду сдавать, как все люди. Вместе с Марком. На астрономическое отделение.
От удивления у нее мгновенно высохли слезы.
— Почему на астрономическое? А географическое?
Я промолчал. Силы мои были на исходе. Хоть бы не пошла горлом кровь.
— Ну и ну! — только и сказала бабушка. Она тревожно рассматривала меня.
— У тебя совсем плохой вид… Поешь — ив постель. Тебе рано было выходить из дому.
Я не возражал. Меня буквально качало от слабости, К своему удивлению, я съел обед. Затем послушно выпил лекарство и лег. Бабушка осторожно прикрыла дверь. Я не смог ей сказать о замужестве Лизы. Ректору университета мог, а ей нет. Она бы начала меня жалеть, и я бы, чего доброго, заплакал!
Я лежал один и думал о Лизе. А ей не легко! Пожалуй, с Казаковым ей будет одиноко и холодно. Такой человек. Ни света от него, ни тепла. И опять горе осилило меня. Словно я ее похоронил. Нет больше моей Лизы. Есть жена геофизика Евгения Казакова.
Бабушка постучала и вошла. Села возле меня, не зажигая света.
— Что случилось, Кузнечик? — так она спрашивала меня в детстве, когда в школе были неприятности и я хотел скрыть, но она всегда знала. Всегда. И я ей рассказывал в темноте. Рассказал и теперь.
— Дурочка, какая дурочка! — сказала она о Лизе. — Ух, негодяй! — о Казакове.
— Не то, бабушка, — возразил я. Он ведь ее действительно любит. Иначе бы никогда не женился на дочери Абакумова. Алексея-то Харитоновича он ненавидит.
Я дал ей прочесть Лизино письмо, после чего спрятал его подальше, чтобы не попадалось под руку. Уничтожить его я был не в состоянии, перечитывать больше не мог.
Письма Марка и Сергея мы прочли вместе. Оба мне от души сочувствовали, а Сергей даже спрашивал: «Не избить ли начальника? Только намекни, и мы его поучим…»
— Может, пусть это самое… поучат? — несказанно изумила меня бабушка и, махнув рукой, стремительно ушла на кухню,
В ближайшие дни я засел за учебу. Погода установилась мокрая, промозглая, дул пронизывающий ветер, на улицу я не мог и носа высунуть. И горе меня подтачивало. Вместо того чтоб уменьшиться, оно угнетало меня все сильнее. В занятиях было единственное спасение.
Я вставал в пять утра. Тихонечко, чтобы не разбудить бабушку, пил холодный, очень вкусный кофе, съедал яйцо, кусок пирога и садился заниматься.
За окном брезжил рассвет, настольная лампа бросала на бумагу круг, а я исписывал целые страницы формулами или решением примеров. Математика мне всегда нравилась, но никогда не казалась такой захватывающе интересной, не давала столь глубокого духовного наслаждения.
С небольшими перерывами для еды и отдыха я занимался до девяти вечера. Бабушка приходила в ужас и пичкала меня лекарствами и витаминами. Варила шиповник…
…На склоне плато растут густые заросли шиповника. Когда он цветет, запах его доносится до обсерватории. У Лизы тогда бывают исцарапаны руки. Она рвет его большими охапками и ставит в воду в глиняных кувшинах и стеклянных банках. А на щеках ее розовеет румянец, как на цветах шиповника. И волосы пахнут шиповником.
Боясь, что ей слишком тяжело далась эта «измена», как она называла свое замужество, я пошел на почту и дал ей телеграмму. Поздравил с замужеством и пожелал счастья.
Я действительно желаю ей счастья. Разве мне будет легче, если и она будет несчастна?
Глава пятнадцатая
ЦЫГАНКА-МОЛДАВАНКА
Шел веселый месяц май, когда я наконец отправился навестить сестру Сергея Авессаломова. Я уже выполнил все поручения друзей — был у тетки Марка и у Нины Щегловой, которая мне очень понравилась. Отнес им подарки от Марка.
В городок Л. я приехал утром и тут же отправился искать детдом. Городок был маленький — больше дома в три окошечка, кое-где двухэтажные. Со всех сторон подступал лес.
На улицах пахнет хвоей, молодой листвой. Во дворах и палисадниках перед окнами цвела сирень. Детдом находился неподалеку от вокзала — здесь все было неподалеку, — и я скоро уже входил в огромный двор, держа в руке авоську с подарками. Двор был полон детей. Я прошел в дом. В коридоре около одной из дверей толпились ребята. Из-за двери доносился крик девочки и стук.