Женя задумчиво посмотрел на Краснова. Как ни странно, он не рассердился, не вспылил, не сказал, что-нибудь вроде: «Это вас не касается», но в глазах его появилась тоска, выражение затравленности. Должно быть, он вспомнил другое собрание, в Москве, по этому же поводу.
— Да, это правда, — сказал Женя спокойно. — Этот вопрос уже обсуждался в свое время. И даже в Академии наук. Хотят ли коллеги еще раз поставить на обсуждение этот вопрос?
— Раз обсуждался, зачем же… — буркнул парторг Бирюков.
— Удовлетворяет ли мой ответ Олега Константиновича? — осведомился Женя.
Ответ удовлетворял Олега Константиновича вполне.
Было еще несколько вопросов, заданных самым враждебным тоном. Например, почему Казаков вычеркнул из плана комплексную научную тему, которую сотрудники вели сообща.
Атмосфера заметно накалялась. Должно быть, Женечка ощутительно почувствовал отсутствие Вали Герасимовой, которая так умела смягчать. Следующий вопрос задал Марк:
— Говорят, вы создали за время работы на плато какую-то теорию… Не могли бы вы рассказать…
— Я тоже хотел задать этот вопрос, но в несколько иной форме, — перебил Марка Игорь Дашков. — Сформулируем его так: верно ли, что ваша новоявленная теория объясняет и обобщает факты, собранные коллективом обсерватории?
Выпад Игоря Женя игнорировал, он смотрел на Марка. Самые противоречивые чувства как волны прошли по его лицу. Он колебался. Наконец он сказал как бы Марку:
— Да, я за время пребывания на плато создал не то что теорию… слишком громко сказано, но гипотезу. Статья, где излагается моя гипотеза, должна этими днями появиться в очередном номере «Известий Академии наук СССР».
— Почему же мы ничего не знаем об этом? — резко спросил Иннокентий Трифонович. Он был бледен и хмурился. Может, чувствовал, что сам был не на высоте, как парторг?
— О чем? — Женя явно насмехался.
— Об этой гипотезе, о статье, черт возьми?!
— А почему вы должны об этом знать?
По кают-компании прокатился негодующий гул.
— Но вы на здешнем материале построили вашу гипотезу, — холодно напомнил Леша Гурвич.
— На здешнем, но я на плато работаю вторично. Гипотеза — результат моих размышлений и выводов за все семь лет!
— Вы пользовались в своей статье расчетами сотрудников? — спросил Леша.
Женя дерзко усмехнулся:
— Простите, но все расчеты я произвел сам. Даже диаграммы, изотермы сам вычертил.
— Какая же гипотеза? — вырвалось невольно у меня. — Если я, конечно, пойму!
— Поймешь. Ничего сложного в ней нет!
Женя обвел собрание насмешливым и недоброжелательным взглядом. И встретил только одну неприязнь. Коллектив дружно ненавидел своего молодого директора. Лишь я один, как ни странно, не испытывал к нему никакой неприязни. Ведь это был Женя Казаков, которого я любил, когда он — одинокий, угрюмый подросток — приходил к нам в семью за теплом и лаской. Тогда угрюмость его таяла, и он становился таким веселым, непосредственным и обаятельным, что его нельзя было не любить.
Женя коротко и понятно изложил свою гипотезу образования материков. Не буду здесь подробно излагать ее. Интересующиеся могут прочесть статью Жени в «Известиях Академии наук».
Женя предположил, что вода, проникая в недра коры, где температура доходит до 450 градусов (температура критического. состояния растворов), освобождается от растворенных в ней веществ и в виде перегретого пара поднимается выше, где лежит критическая температура чистой воды. Здесь она становится жидкой, снова забирает и растворяет минеральные вещества и вновь опускается с ними. Вечная циркуляция воды в земной коре.
И поскольку изотермы (кривая, соединяющая точки с одинаковой температурой) критического состояния воды и ее растворов опоясывают весь земной шар, то вблизи этой воображаемой кривой отложится вполне реальная и осязаемая оболочка с целым рядом особых свойств. Породы в нем должны достичь очень высокой прочности.
— Но ведь именно этим и характеризуется слой Мохоровичича! — вскрикнул кто-то из бородачей геологов.
— Совершенно верно, — холодно сказал Женя, — моя гипотеза объясняет появление слоя Мохоровичича, как, впрочем, и слоя Конрада, отделяющего граниты от базальтов. Объясняет и то, что до сих пор объяснить было трудно: почему земная кора материков гораздо мощнее, чем под дном океана.
— Круговорот воды и круговорот вещества, который обновляет материки? — заинтересованно вставил Игорь Дашков, нервно теребя свою голландскую бородку.
— Материки целиком смываются за какие-нибудь десять миллионов лет и за столько же лет обновляются. Тонкий слой коры под океаном тоже обновляется и формируется благодаря вертикальной циркуляции воды.
— Но может ли вода проникнуть на такую огромную глубину — к самой нижней границе коры? — спросил Краснов жмурясь. Лицо его покрылось красными пятнами, руки заметно дрожали, и он их спрятал. — Ведь на пути воды лежат и плотные породы и каменные массивы невероятной толщины?
Женя пожал плечами.
— Конечно, может. Ведь абсолютно непроницаемых пород нет.
Женю буквально закидали вопросами, и я уже думал, что все обойдется. Но не обошлось. Ничего они ему не простили.
— Какое глубочайшее пренебрежение к коллективу, — гневно говорил Игорь Дашков. Он был просто вне себя. Жилы на его висках набрякли, под обветренными щеками ходили желваки. — Товарищ Казаков нас просто не считает за ученых. Когда он вычеркнул из плана тему самостоятельного комплексного исследования и низвел сотрудников обсерватории до «фабрики данных», он это показал достаточно ясно. Кстати, эта тема касалась глубинных разломов земной коры… Сам он все это время работает над созданием своей гипотезы (остроумной, не спорю), но совершенно один, не привлекая к ней коллектив, ни с кем не советуясь, даже не ставя в известность. Какой глубочайший эгоцентризм!
Слово брали один за одним (собрание вел Иннокентий Трифонович), и все крыли Женю. Ох и крыли! Женя сидел бледный, злой, ощетинившийся. Серо-синие глаза его от бешенства потемнели. Волосы, в начале собрания тщательно зачесанные назад, спутались и торчали вихрами, как у мальчишки; крупный, красивый рот кривился. Как хорошо, что в этот горький для него час здесь не было Лизы… Хотя его критиковали как будто правильно — никто на него не клеветал, — но меня не оставляло какое-то странное ощущение, что их правда была неполной правдой, а упускала что-то существенное.
Мне невольно вспомнилось, как семь лет назад в этой же кают-компании решалась судьба Абакумова. Как Женя безжалостно требовал предать его суду. Как он до того разошелся, что обвинил сотрудников полярной станции в укрывательстве преступника. Перечисляя давние преступления Абакумова, он тоже не клеветал, не прибавлял. Однако его правда чуть ли не оборачивалась ложью, так как он не понимал и не желал понять нового Абакумова, к которому вчерашняя правда уже не подходила. И жизнь показала, что правы были те, которые мыслили гуманно.
А теперь Женю самого судил коллектив обсерватории. Только теперь коллектив играл ту роль, что тогда исполнял Женя, и, кажется, их тоже занесло, как тогда Женю.
Женя был один и остро чувствовал это. Все против одного. Всё, всё ему припомнили. Они охрипли, перечисляя одну его вину за другой. А потом слово попросил Марк. (Я внутренне съежился. Я так любил Марка, так привык восхищаться им. А теперь вдруг испугался, что он скажет что-нибудь вслед за другими и я буду меньше уважать его.)
Ему охотно дали слово, зная его принципиальность. Марк уже не раз мельком говорил Жене, что его поступки неблаговидны. А теперь, когда он жил в Москве, ему и подавно нечего было опасаться Казакова.
Марк вышел, остановился рядом с кафедрой, невысокий, худенький, и грустно обвел всех светлыми, серыми глазами.
— Я внимательно слушал вас всех, — начал он, — в отдельности каждый как будто прав, но все вместе вы не правы. Вы увлеклись своей неприязнью к Казакову и забыли главное, что Казаков талантлив…