Каждый вечер я непременно повторял, что, может, уже завтра выберусь от них, что мне на днях обещали дать ордер на квартиру. Люся никак не реагировала на эти мои заверения. А однажды не выдержала:
— Не надо извиняться, Валентин Сидорович. Вас никто не выгоняет. Спокойно живите себе сколько надо. Вы нам не мешаете.
Мне показалось, что ее слова были искренними. Наши взгляды встретились, и она опустила глаза.
Воскресным утром я лежал на диване в большой комнате — так условно мы называли одну из двух комнат, хотя по метражу они были одинаковы, — и прислушивался к диалогу Люси с дочерью.
Весеннее солнце, пробиваясь сквозь полузашторенное окно, отражалось в полировке серванта. Впервые за последний год я проснулся с радостным чувством необычайной легкости, которое обычно вдруг охватывает после ужасного сна: открыл глаза — и все страхи исчезли.
— Ты мне сказок не рассказывай, — с раздражением перебила дочку Люся. — Разве я не слышу, как ты хрипишь? Завтра врача придется вызывать. Уверена — грамм четыреста мороженого съела. Хотя прекрасно знаешь, что с твоим горлом нельзя ни грамма холодного…
— Ну говорю же тебе — не ела я вчера мороженого, — чуть не плакала Леся.
— Кого ты вздумала обманывать? Хоть бы нашла в себе мужество сознаться: да, мама, не выдержала…
— Не ела я! — повысила голос Леся.
— Ты что себе позволяешь? Кричать на маму! Я с тобой вообще не буду разговаривать! И никуда мы сегодня не поедем.
Леся обиженно замолчала. А через минуту сказала миролюбиво:
— Если ты так настаиваешь, то ела я мороженое. Триста грамм. Признаю, что поступила плохо…
— Вот и молодец! — растрогалась Люся. — Главное — никогда не обманывать. За правду я могу тебе все простить…
Леся осторожно приоткрыла дверь и, убедившись, что я уже проснулся, вбежала в комнату и весело приветствовала меня:
— Доброе утро, Валентин Сидорович! Поедете с нами в лес?
— В лес еще рановато. Пусть немного подсохнет.
— Совсем не рановато. Подснежники уже вовсю продают. А в следующее воскресенье может быть поздно.
— Куда тебе ехать! У тебя такой хриплый голос, что не мешало бы и дома посидеть. Не надо было столько мороженого есть.
— Не ела я мороженого, — усмехнулась Леся.
— Ты ведь только что сказала, что съела аж триста грамм?
— А что было делать? Мама так настаивала, чтобы я созналась. Пришлось подчиниться, а то бы в лес не поехали.
Смешно выходит, думал я, одеваясь. Часто нам бывает легче сознаться в том, чего мы не делали, чем доказывать свою правоту. Взять вот даже меня. Еще немного настойчивости, смелости, усилий — и я, возможно, снова стал бы Вячеславом Гарпуном. Но нерешительность, инертность, нежелание рисковать, просто страх — короче, все то, что мы называем стечением обстоятельств, — порой заставляет нас идти по линии наименьшего сопротивления…
За завтраком Люся была как никогда разговорчива, даже шутила.
— Так вы едете с нами за подснежниками? — спросила она.
Проглотив кусок отбивной, я только собирался выразить свой восторг по поводу блестящей идеи, как раздался звонок в дверь. Люся пошла открывать.
— Это квартира Зайчинского?! — низкий женский голос скорее утверждал, чем спрашивал.
— Вы интересуетесь, тут ли живет Зайчинский? — уточнила Люся.
— Да, Зайчинский Валентин, — подтвердил голос.
— Валентин Сидорович, это к вам! — крикнула Люся.
Небольшого роста женщина с черными раскосыми глазами молча смотрела на меня. Так мы и стояли, пока я не сказал:
— Слушаю вас.
— Любимый! Дорогой! Наконец-то! Я не верю своим глазам! Уже думала, что никогда тебя не увижу. Ты почти не изменился. Разве что похудел. Нет, нет, это мне только кажется. Просто я тебя так давно не видела!
— Не понимаю, — растерянно пробормотал я.
— Что же тут понимать! — раскрыла она объятия. — Я снова тебя вижу. Валентин! Любимый мой!
Она кинулась мне на шею и, осыпая поцелуями, горячо зашептала:
— Я знала, знала, что мы снова будем вместе. Ты просто немного заблудился, но твоя Галя нашла тебя, сокол мой ясный. Она всегда тебя находит и ведет, как ребенка, домой…
Еле вырвавшись из объятий, я строго сказал:
— Впервые вас вижу!
— Не волнуйся, мой котик, — улыбнулась Галя. — Ты пойдешь сейчас со мной. Я тебя даже не ревную к этой распатланной, которая мне дверь открыла. К таким не ревнуют. Поиграл с ней и скажи ей гуд бай…
— Замолчите! — не выдержал я.
— Ну, вот что, — грозно сказала Галя, — или ты идешь сейчас же со мной, или я такой скандал устрою, что все соседи посбегаются! А эту твою патлатую…
Я вытолкнул ее за дверь и, схватив плащ, выбежал следом…
Как ни доказывал ей, что я не Зайчинский, — напрасно. Она, оказывается, разыскивала меня по всей стране. Узнала, что я попал в катастрофу. А кто-то недавно ей сказал, что был в нашем городе и видел в газете статью за моей подписью. Вчера она приехала, разыскала редакцию, ей дали мой адрес (и надо было, дураку, оставлять новые координаты!). Едва дождавшись утра, прибежала сюда.
Я вдруг понял: убедить ее в том, что я не Зайчинский, невозможно. Пришлось изменить тактику.
— В конце концов, ты можешь понять — я тебя разлюбил!
— Не говори глупостей, — спокойно сказала она. — Сто раз ты говорил, что разлюбил, и все равно возвращался. Тебе могут сделать хоть тысячу пластических операций, но для меня это никакого значения не имеет. Все равно я тебя узнаю, потому что люблю. Ты мой единственный в мире! А то, что ты меня любишь или не любишь, значения не имеет…
Все мои аргументы разбивались вдребезги о ее неумолимое «не отпущу».
— Неужели ты хочешь меня погубить? — в отчаяний воскликнул я.
— Погубить? — испуганно переспросила она. — Ты намекаешь, что тебя могут… — Она схватила меня за руку и до боли сжала ее.
— Именно, — сказал я, хотя и не понимал, что означает это «могут».
— Тогда другое дело. Прости, дорогой. Как я могла о тебе так плохо подумать! Не было другого выхода, верно же? Иначе ты бы меня не бросил на целый год, правда?
— Правда, — сказал я, радуясь, что нашел хоть какой-то, пусть временный, выход из этого ужасного положения.
— Все понимаю, — закивала она. — Я исчезаю, чтобы тебе не мешать. И жду. Правда же, как только сможешь — приедешь?
— Приеду, — пообещал я.
— Забыла совсем: Петька на завод вернулся, — сообщила она, наверное, важную для нее новость.
— И правильно сделал, — согласился я.
— Это я его заставила, — с гордостью сказала она. — Ты же меня знаешь, если уж за что-то берусь, никогда не отступлю.
От этих слов мне стало совсем не по себе.
— Знаю, знаю, — поспешил я ее заверить.
— Да, чуть не забыла! — Она опять схватила меня за руку. — Представляешь, Нинка до сих пор в твоей квартире живет. Как ты ее перед своим отъездом оставил, так она там и хозяйничает. Хахаля какого-то привела. Про тебя, конечно, и не вспоминает. Пользуется твоими вещами. Я ей сказала, что на все твои вещи имею намного больше прав, чем она. Но вещи меня не интересуют. Для меня главное — ты.
— Ну и пусть живет. Это меня не касается, — сказал я.
— Не сомневалась, что ты ее бросишь. Все равно от меня никуда не денешься!
— Постой, — вдруг осенило меня. — Попроси эту женщину, чтобы собрала все мои документы и выслала на редакцию. Вещи может себе оставить, а вот документы…
— Будет сделано, — пообещала Галя. — Пусть только не отправит, я ей покажу! Она у меня за все получит!
— Запиши адрес.
— Адрес у меня есть. Так что не волнуйся.
Еще с полчаса Галя вспоминала новости, которые могли, по ее мнению, меня интересовать. Я встречал их восклицаниями: «Не может быть!», «Неужели?», «Ничего себе!» Наконец эта игра мне надоела, и я решительно попрощался.
— Любимый, ты ведь знаешь, я тебя буду ждать! И ты обязательно приедешь! — произнесла она.