Последняя фраза по интонации звучала так: «Попробуй только не приехать!»
Дома меня встретили суровым молчанием.
— Так что, едем в лес? — спросил я.
Люся не ответила.
— Или вы уже передумали?
— Передумали, — сухо сказала наконец Люся и пошла на кухню.
Сегодня Духмяный был нарядный и торжественный. Галстук с огромным узлом явно мешал ему. Он забавно крутил головой и время от времени поправлял воротник рубашки. В радостном порыве даже похлопал меня по плечу:
— Ничего, и вы дождетесь такого!
Сегодня ему должны были вручать премию имени Гарпуна. Сегодня был день моего рождения, Люся по этому поводу готовила ужин. Хотела было пригласить нескольких гостей, но передумала.
— Втроем посидим, вспомним Славу, — сказала она.
После последнего инцидента она долго не смотрела в мою сторону. С трудом удалось ее убедить, что это недоразумение, ошибка молодости…
Редакционное собрание открыл сам редактор.
— Товарищи, — начал он, — всем известно, по какому поводу мы собрались? Сегодня состоится вручение премии имени нашего талантливого коллеги, нашего блестящего публициста, великолепного мастера боевого фельетона Вячеслава Гарпуна. Мы благодарны судьбе, что дала нам возможность работать под одной крышей, плечом к плечу с Вячеславом Трофимовичем. Мы гордимся тем, что на газетных полосах наши подписи стояли рядом с его фамилией. Тепло его улыбки всегда согревало наши души, его квалифицированный совет помогал написать лучше, убедительнее, острее. Мы учились и будем учиться у него журналистскому мастерству, непримиримости, принципиальности. Все мы смело можем считать себя учениками Вячеслава Трофимовича. Но непосредственным учеником его был Трофим Сидорович Духмяный. И то, что мы решили первую премию имени Вячеслава Гарпуна вручить именно Духмяному, не случайность.
Редактор проанализировал материалы Духмяного. Нашел их солидными, злободневными, выполненными на высоком профессиональном уровне. Затем перешел к другим редакционным делам. Напомнив присутствующим, что успехи не должны нас убаюкивать, он, как всегда, покритиковал отдел строительства, отдел культуры, который мало дает проблемных статей, отметил пассивность отдела спорта. Досталось и мне. Последний мой критический материал редактор назвал сереньким и слабеньким.
— Не забывайте, товарищ Зайчинский, — патетически провозгласил он, — в каком отделе работаете! В отделе, который возглавлял сам Вячеслав Гарпун. Это большая честь! Так что надо быть достойным продолжателем дела великого мастера! Ясно?..
Было без пятнадцати одиннадцать, когда диктор телевидения пожелала спокойной ночи.
— Чай пить будете? — спросила Люся.
— Не откажусь, — отложив газету, ответил я.
Пили молча. Казалось, Люся настолько вся в своих мыслях, что вообще забыла о моем существовании.
— Что-то Леся неспокойно спит, не простудилась ли? — сказал я.
— Что? Ах, да, возможно. Хотя не похоже. Я не заметила ничего такого… А почему вы лимон не берете? И печенье?
— Скажите мне, Люся, — неожиданно для себя самого отважился я, — а что, если бы вы узнали, что есть человек, который любит вас? Любит не меньше, а может, и больше, чем любил Вячеслав. Неужели вы указали бы ему на дверь?..
Люся ошарашенно глянула на меня, покраснела и вдруг закашлялась. Как оказалось, она поперхнулась вареньем.
— Вот видите, — придя в себя, сказала Люся, — так можно совсем перепугать бедную женщину.
Выпрямившись в кресле, она вдруг стала очень серьезной:
— Как я вас поняла, это ваше объяснение в любви?
Не кажется ли вам, уважаемый Валентин Сидорович, что это святотатство? Еще и года не прошло, а вы осмеливаетесь говорить о подобных вещах! А потом, разве ритуальным годом исчерпывается траур? Нет, мой траур, моя скорбь — до конца моих дней!
Она вытерла слезы, для чего-то вынула ложечку из пустой чашки, протерла ее салфеткой и снова положила в чашечку.
Я молча смотрел на Люсю, восхищаясь ее благородным гневом.
— Не хочу вас обижать, — продолжала она. — Вы действительно чудесный человек, я верю в вашу искренность, вашу честность. Но поймите, если бы когда-нибудь в будущем я и ответила утвердительно на ваше предложение, вы были бы несчастным.
— Почему?
— Да потому, что я бы все время вас сравнивала, — кивнула она на портрет. — И вы от этого сравнения всегда бы проигрывали. Потому что Слава был идеальным мужем, и не вам, простите, с ним тягаться…
Она встала и подошла к окну. Я, приблизившись, взял ее за руку.
— Люся…
Пронзительный звонок в дверь заставил меня вздрогнуть.
— Кто бы это мог быть? — тихо спросила Люся.
— Может, я открою?
— Нет, я сама… Зайчинский? — переспросила Люся. — Валентин Сидорович? Дома. Заходите, пожалуйста.
Высокая рыжеволосая женщина в кожанке не сводила с меня глаз. Ее губы беззвучно шевелились.
— Дорогой! — прожурчала она. — Ты как-то изменился! Даже немного постарел. Но такой ты мне еще больше нравишься. Любимый мой! Я все глаза проплакала по тебе! Решила, что ты меня бросил. И вдруг Галка говорит, что нашла тебя. Хвасталась, будто ты поклялся вернуться к ней. К этой…
— Я вас не понимаю… — растерянно пробормотал я.
— Ты меня называешь на «вы»? — насмешливо спросила она.
Я испуганно глянул на Люсю, словно надеялся на ее помощь. Она скептически улыбалась.
— Короче, вот что, Валентин! Забирай свои вещи, и поедем! — решительно сказала женщина.
— Куда поедем? — заикаясь, спросил я.
— Как куда — домой!
— Это и есть мой дом, — сказал я не очень уверенно.
— Ах, вот оно что! Значит, нашел себе кукушечку. Правда ж, он вас кукушечкой называл? — спросила она Люсю. — И меня так называл.
Она села на стул и, обращаясь к Люсе, сказала сочувственно:
— Бедная вы женщина! Очередная жертва этого аморального типа! Помяните мое слово, он и вас очень скоро променяет на первую попавшуюся… Представляю, сколько сладких слов наговорил вам этот искуситель! Скажите, он клялся сделать вас самой счастливой в мире? По глазам вижу, что клялся. А обещал повезти в свадебное путешествие на Байкал? Это он всем обещает. А стихи читал? Всем читает. Есенина! Еще и за свои выдает. Я ему поддакивала, делала вид, что верю. Брехун несчастный!
Она вскочила со стула и забегала по комнате.
— Ну я и дуреха! Это ж надо — не раскусить его раньше! Уши развесила и слушала его дурную болтовню. А он, оказывается, обыкновенный авантюрист. — Она презрительно глянула на меня. — Имейте в виду, если только с ним свяжетесь, ох и наплачетесь! Гнать таких надо поганым веником! Прикажите ему, чтоб убирался вон. Немедленно!
Она закрыла лицо руками. Постояла так минуту, затем резко открыла сумочку, вытащила сверток и швырнула его мне в лицо.
— Вот твои документы, и целуйся со своей кукушкой! Она думает, что большое счастье нашла! Еще наплачется с тобой!
— Так вы Нина? — догадался я.
Наконец до меня дошло, что эта женщина — та самая Нинка, что живет в квартире Зайчинского. Это о ней Галя сворила, что она присвоила его имущество. А этот сверток — документы Зайчинского, которые я просил мне переслать.
— Нина, Нина! У тебя удивительная память! — произнесла она. — Это же надо, не забыть имени женщины, которой несколько месяцев тому назад объяснялся в любви и просил стать женой! И за то спасибо…
Тягостное молчание, казалось, будет длиться вечно. Наконец Нина поправила шарфик на шее, застегнула кожанку на все пуговицы, шумно вздохнула и направилась к двери. Вдруг остановилась и тихо сказала:
— Валентин, подумай, что ты теряешь. Я жду тебя на улице ровно десять минут. И ухожу! Ухожу навсегда! Десять минут и ни секунды больше…
Люся убирала со стола, время от времени бросая на меня насмешливые взгляды. Я сидел в кресле в немом оцепенении. Да и что я мог сказать! Что это недоразумение? Что я эту Нину, как и ту Галю, впервые вижу?
— Вам надо спешить, — напомнила Люся. — Вас ждут еще пять минут. Точнее — четыре с половиной…