– Братан, я тоже тут с другом, но его увезли куда-то, так что теперь я один. Если твой друг ракету носить не сможет, то он мне не подойдет.
– Он может, может! Сова, сюда подойди.
Передо мной оказался мужик без почти полного переднего ряда зубов. Выглядел он лет на 50. Позже узнал, что он всего на три года старше меня.
– Ну, ты вроде здоровый. Ладно, будете со мной. Только я сразу говорю, я не зэк, поэтому по понятиям не получится, будет по-военному.
– Да мы нормальные пацаны, все понимаем.
Спрей – молодой дагестанец, который очень не любил, когда я называл его Спрей. Просил звать Али. Сова – осетин. Ему было все равно, как его называли. Я коротко обрисовал, чем занимается птурщик, показал установку и пообещал научить работать. Парням, кажется, все нравится. Под ночь пришел афганец:
– Я договорился, едешь на позицию в деревню. В лесу пока жить не будешь.
– Ну… Спасибо.
Он смотрел на меня так, будто ждал благодарности, хотя я вообще ничего не говорил ему о своих предпочтениях по моей позиции.
– Я игровой, зачем мне спасибо твое. Должен будешь.
Ночью мы грузимся в «буханку» и едем в густой темноте. Заехали во двор частного дома, дом разрушен, но есть подвал. Это наш «ноль». Сюда каждый вечер приезжало снабжение, можно было поменять батарейку в рации и зарядить смартфон. На «ноле» уже человек шесть помимо нас. Особенно выделяется хриплый, как у Джигурды, голос одного из бойцов с позывным «Припять». Он командир расчета СПГ.
Мы познакомились, афганец сказал, чтобы нам помогли с барахлом, донести БК и шмурдяки до нашей позиции. Идти было километра полтора в гору. Очень тяжело с непривычки в броне, с вещами и пусковой установкой идти за афганцем, который не был обременен какой-либо ношей. Чувствую, что уже сил нет.
– Мы скоро дойдем?
– Нет.
Через минуту дошли.
А афганец-то с юмором человек. Нас расположили в подвале рядом с разрушенным домиком, там места было ровно на троих, стояли какие-то закатки. Афганец сказал делать позицию в посадке напротив дома, метрах в сорока от подвала, но завтра. Так как всюду хохлы разбрасывают «лепестки», ночью туда идти не надо. Стоять на «фишке» и откликаться, когда вызывают по рации. Если что-то из этого не будет выполнено – пизда нам. Ну вот, теперь я точно на войне. На позиции, с автоматом, враги рядом. А где враги, кстати? Решаю посмотреть в гаджете. Наши позиции отмечены, где враги – непонятно. Отлично. Каждый час выходят по рации, запрашивают обстановку. Докладываю, что все о’кей.
Уже хочу спать и на смену себе зову одного из своих. Внезапно вижу выходы «Града». В полнейшей темноте они ярко озаряют горизонт и подсвечивают деревья. Летят не по нам, это война идет в районе Белогоровки – крупного укрепрайона по направлению на Северск. Стою, наблюдаю за прилетами, как невольный зритель. Выглядит эпично!
Спать пришлось в сырости, хотя и в спальнике. Воздух сырой, стены сырые. Как бы недержание не заработать в таких условиях. Листаю гаджет. Золотарёвка. Так называлась деревня, в которой мы теперь жили. Перед сном думаю о доме, о том, что, если кто-то из моих уснет на «фишке», нас всех убьют. Решаю проверить. Стоит, сокол, не дремлет. Ну и хорошо. Утром будем позицию делать.
Первая кровь
Ночь прошла спокойно. Я сидел на канале ВОПа, потому что ПТУРы относились к нему. Периодически слушал, как передают ребусы для наводки арты, и учился быстро их расшифровать по азбуке-шифру, что мне дали вместе с гаджетом. Это обязательное условие ведения переговоров, так как связь постоянно слушали хохлы. Мы тоже слушали связь хохлов, прошитые «моторолы» не защищали от этого. Если передать по рации информацию без использования азбуки, можно долго слушать о том, какой ты долбоеб с другого конца провода.
Уже утро, а значит, пора делать позицию. Идем в посадку и понимаем – то место, что дал мне афганец, никак не пригодно для ведения работы по направлению, которое мне обозначили. Поле идет на подъем, видимость – метров 300. Дождался тишины в эфире, выхожу на командира ВОПа:
– Позиция для работы не годится, нужно двигаться вперед. Может, кто сопроводить?
– Назови ребус, где ты щас.