Добивает, пробивает словами, точно кинжалом – доверчиво подставленную грудь.
– Чем Светлая? – он и правда пытается ее понять. Лучше так, чем мучительно умирать от невидимых ран.
Она удивленно моргает и задумывается, будто вспоминая события вековой, а не трехнедельной давности.
– Я помню, какой была ранимой, закомплексованной, с каким трудом приняла волшебный мир. Но теперь я… словно прозрела, – она, наконец, находит нужное слово, улыбается коротко, со снисходительностью к себе прежней. – Страх прошел сам собой. Поверь, я – открытая книга, если захочешь ее прочесть.
Он смотрит на нее недоверчиво, говорит резко, уже не сдерживаясь:
– По-твоему, между нами возможны серьезные отношения?
Но Темная только пожимает плечами, реагируя на его выпад с ледяным спокойствием, словно мудрый взрослый на детскую истерику, и невозмутимо разливает по бокалам вино.
– Белль и Голд любили друг друга, – напоминает она.
Он вспыхивает, моментально ощетинившись, яростно щурится:
– Возьми кого-то другого, не Крокодила для примера.
– Почему нет? – искренне удивленная, она смотрит в его глаза. – Родившийся трусом, нашел свою любовь только став Темным магом, – женщина подается вперед, говорит с жаром, убежденно. – Помнишь, ты рассказывал, как он унижался, лил слезы на борту «Роджера»? – она коротко обводит корабль, точно напоминая о месте того действия, и Киллиан опускает голову, затопленный чувством вины. – И он изменился к лучшему.
– Ошибаешься, – он поднимает взгляд, говорит отрывисто, разогретый собственной злостью. – Это я был злодеем в той драме, Свон.
Мужчина резко встает со скрипнувшего стула, подходит к окну, пытаясь унять дрожь в руках. Когда-то он сам честно рассказал Эмме ту историю, но не ожидал, что Темная вспомнит и настолько извратит ее.
– Он был хороший человек, верный своей семье.
Ему на глаза попадается сабля, и мужчина крепко сжимает в ладони знакомую до мельчайшей неровности рукоять, разворачивается, почти кричит, пытаясь достучаться, донести:
– Я взял эту саблю, приставил к его голове и смеялся над ним, – он на мгновение прижимает клинок к щеке Темной. – Это я со временем изменился в лучшую сторону. Он же стал хитроумным изощренным убийцей.
Дыхание перехватывает, точно эта эмоциональная вспышка лишила его сил. Она пристально смотрит на него, а затем стремительно поднимается, обходит, прижимается со спины, перехватывает руку с клинком:
– Помнишь, мы попали в книгу сказок, и я учила держать тебя меч?
И улыбается дрожащими губами, точно это что-то может изменить. А он стискивает зубы, вырывается, отступает на пару шагов, поворачивается к ней лицом, потому что ощущение близости нежного тела, лихорадочно горячих пальцев на своей руке сводят его с ума, вышибая дух, выбивая за край, за границы, и то, как она растерянно опускает голову, снова доводит его до бешеного отчаяния.
– Снова игры. Хватит, Свон! – он криво улыбается, но улыбка больше напоминает оскал, и ему уже плевать на то, что его боль для нее так явна, так открыта. – Я ждал от тебя искренности, но, боюсь, что не дождусь.
В груди все сжимается, душа рвется на кровавые лоскуты, и хочется сделать что угодно, лишь бы остановить эту боль.
– Просто ответь, для чего мы тут встретились? – мужчина медленно подходит к ней, останавливается близко-близко, заглядывает в глаза. – И не говори, чтобы тряхнуть стариной, потому что это – вранье!
Ее такое знакомое, родное, любимое лицо – широко раскрытые зеленые глаза, в которых он тонул без надежды на спасение, нежные губы, вкус которых он не мог забыть, ямочка на упрямом подбородке…
– Что ты хочешь, Темная? – приглушенно, хрипло. – Скажи, не юли.
– Чтобы ты мне доверял, клянусь!
Отчаянно, на выдохе.
Почти-правда. Почти поверил.
Дьявол, но как же больно!
Он судорожно вздыхает, сглатывает, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, говорит глухо:
– Я любил тебя прежнюю. Неприступную, отгородившуюся ото всех стеной.
Женщина легонько улыбается, подается вперед, мягко касается его руки, шепчет:
– И за той стеной все та же я, поверь!
Она смотрит в его лицо прямо, не отводя взгляда, и тонкие пальцы крепко сжимаются на его запястье, и теплый родной запах кружит голову, туманит сознание сильнее, чем ром.
А потом снова, неуловимо меняясь, будто скрываясь за ледяной броней:
– Моя очередь задать вопрос. Ты меня любишь? Если ответишь, что нет, я тебя отпущу.
Снисходительное, надменное превосходство Темной полоснуло остро-ледяным по сердцу, уничтожая, разбивая его на осколки. Гнев, ярость, боль адской смесью вскипели в его душе, толкая вперед, и мужчине было плевать на то, что она сейчас обладает безграничной силой, способной растереть его в порошок. Ему лишь хотелось выплеснуть это отчаянно пылающее внутри, сорвать с нее чертову маску, увидев под ней прежнюю Эмму.
Ее горло под его ладонью, так, что пульс бьется в подушечки пальцев.
Ну же, Эмма, давай! Сбрось эту маску, покажись, ты ведь где-то там, глубоко внутри.
Пожалуйста!..
А она смотрит на него, не отрываясь, без тени страха; запрокинув голову, наблюдает за тем, как мужчина не может сжать руку сильнее, на то, как тяжело и громко он дышит, точно это его глотка вот-вот разорвется от удушья.
И неожиданно коротко, насмешливо улыбается.
Дьявол!
Его губы с силой прижимаются к ее губам, целуя, терзая, и язык проникает в нежный рот, сталкиваясь с ее языком, ощущая такой необходимо-родной вкус, и его пальцы скользят от горла к затылку, заставляя запрокинуть голову, прижимают к себе, впечатывают, пытаясь вобрать еще глубже, жарче, слаще…
– Нет!
Киллиан отступает на шаг, отталкивает ее почти грубо, оглушенный собственным безумным возбуждением, ревущей в ушах кровью и пульсацией напряженного члена в ставших вдруг тесными джинсах. Почти испуганный теми чувствами, что она пробудила в нем.