В «Саванне» грустно запричитала куропатка, и всем почудилось: она знает о кончине Патриса и оплакивает его, как умеет. В «Цветнике», усиливая впечатление, накрапывал искусственный дождь, и бутоны растений медленно раскрывались, радуясь жизни.
— Давайте перенесем Патриса в анабиозный отсек, — сказал Ганс.
— Да, я вижу, — как-то невпопад ответил Слейтон. — Ты настаиваешь на этом? Не надо убеждать.
Байрама поразила внутренняя теплота, какая-то особенная человеческая тоска, звучавшая в нескладной фразе угловатого, в общем-то, и отнюдь не сентиментального пилота.
Обратил на это внимание и Ганс. «Моя таблетка, которую я незаметно кладу Слейтону в пищу, благотворно влияет на пилота-задиру. Что ж, я удовлетворен. Он становится более душевным...»
Как всегда, Ганс немного преувеличивал свои таланты. На самом деле, испытав потрясение, натура Слейтона проявила свои глубинные качества: дружелюбие, широту души, чувство коллективизма, неунывающий характер.
— Ганс! Ты чего так странно смотришь на меня? Будто увидел в первый раз? — спросил пилот. — Или соскучился без дискуссии о Невидимой Вселенной?
— Представь себе, угадал!.. Я ведь не видел тебя почти девяносто шесть часов. Хочу еще раз обсудить загадку первого сигнала обитателей Туманной планеты. Помнишь, ты принял его еще в пути? Оказывается, послали сигнал не «человеко-птицы», а двухголовые «птице-быки». Сигнал был частотно-модулированным. Именно такие модуляции характерны для языка двухголовых. Это был крик о помощи жертвам агрессии.
— Поэтому я и остаюсь на Туманной, — сказал Байрам: — Как ни тяжело всем, надо заняться делами. Отсюда я сразу полечу на берега Моря Жизни.
Настал час прощания. Четверых пленников корабля, томящихся в самолете Патриса, со всеми предосторожностями перевезли на лайнеры «человеко-птиц», которые крейсировали все время недалеко от космолета. Добровольцев — как «птице-быков», так и «птице-сапиенсов» — разместили на берегу озера. Однако через некоторое время последние объяснили Байраму, что здесь им негде подвесить баллоны с питательными аэрозолями.
— Вы правы! — спохватился Байрам: — Хорошо, что напомнили. Совсем закрутился в этой спешке.
Одноголовых «беркутов» тут же перевели в «Саванну». Все было сделано, наконец. Байрам с чувством облегчения и грусти пожал Слейтону и Гансу руки:
— Будьте здоровы — и до встречи, ребята! Субсветовой вам скорости, устойчивой плазмы в ходовом реактиве.
Аппарат Байрама все дальше уходил от махины космолета, сверкавшего в лучах искусственного света локаторов. Уже с поверхности спутника, прикрыв глаза щитом из поляроида, командир залюбовался волшебной картиной старта фотонной ракеты, какой и был «Гагарин». Вот слепяще вспыхнуло фотонное «зеркало», по его обводам заполыхали протуберанцы сиреневых всполохов. Космолет величественно развернулся носом к звездам.
Вжавшись лицом в экран из поляроида, Байрам с непонятной тоской следил, как все дальше и дальше уходит корабль от планеты, как на безопасном расстоянии от нее включает полную энергетическую отдачу. В наушниках еще звучали на пределе слышимости голоса друзей: «До свидания, Байра-а-ам! Жди, мы вернемся за тобой!..» И его с новой силой охватила тоска. Было так тяжко, что Байрам крепко стиснул зубы, боясь заплакать. «Надо отвлечься!., отвлечься, — внушал он себе: — Лучше думай о чем-нибудь светлом, Байрам Мерданов!».
И вспомнились ему далекие дни, когда экспедиция к Толимаку еще только начиналась... В гигантском зале Космосцентра волнами перекатывался сдержанный говор тысяч людей. Лавируя среди беседующих космонавтов, Байрам поднимался на третий ярус амфитеатра.
— Привет, Мерданов! — окликнул знакомый штурман: — Слышал о наборе людей в экипаж новейшего Корабля? Он вскоре отправится к созвездию Центавра.
Пожимая ему руку, Байрам небрежно заметил:
— Э! Об этом полете говорят второй год.
— А теперь уже точно, — заверил штурман: — Космолет выведен на стартовую позицию близ Марса... А ты кого ищешь?
— Ганса Планка, — ответил Байрам.
— Да вот он! Только что явился.
Байрам оглянулся: Ганс Планк входил через боковую дверь зала. То был сухощавый, крепкий мужчина лет шестидесяти, хотя по виду ему нельзя было дать и сорока. У него были прямые, короткие волосы, густые брови, острый взгляд.
— Привет, Ганс Планк! — сказал Байрам, останавливая его: — Давно хочу встретиться с тобой, поговорить о новейшей космологии. Я слыхал, что ты один из ее творцов.
— Преувеличение, братец-космонавт, — со смешком ответил Ганс: — Новейшая теория гравитации создавалась коллективом физиков, а не одной личностью. Я — один из сорока авторов. — Он подумал и сказал: — О тебе, Байрам, я слышал, как о талантливом исследователе космоса. Идем ко мне, на третий ярус! Но больше пяти минут уделить не могу. Готовлюсь к более важному делу: предстоит конкурсный отбор четырех кандидатов для рейса к созвездию Центавра. Может, рискнешь принять участие?