Там я не только согласился следовать приказаниям девушки — моей ровесницы (или даже моложе меня), но и сделал это под оскорбительной угрозой револьвера (во всяком случае, предполагаемого), уничтожающей ощущение свободного выбора. Кроме того, я без всяких возражений принял решение оставаться в полном неведении относительно моего тайного задания и целей, преследуемых организацией. Меня никоим образом это не угнетало, наоборот, я почувствовал счастье и облегчение.
Затем в кафе малоприятная студентка с видом инспектрисы или учительницы начальной школы вынудила меня пойти по отнюдь не лучшей дороге. Из-за этого мне пришлось лечить мнимого больного, лежавшего на земле без сознания, который на самом деле просто меня разыгрывал.
Все осознав, я не стал возмущаться незаконным приемом, и вскоре оказался под началом десятилетней девчонки, к тому же вруньи и фантазерки. В конце концов я дошел до того, что согласился потерять зрение вслед за потерей свободы суждения, последовавшей за потерей разума.
Вот почему с этих пор я действую, абсолютно не понимая ни того, что делаю сам, ни того, что со мной происходит, не представляя, куда направляюсь, ведомый неразговорчивым ребенком, по-ви-димому, эпилептиком. У меня и в мыслях нет нарушить предписание и подглядеть из-под черных очков, хотя для этого достаточно, вероятно, слегка спустить оправу под предлогом, что якобы зачесалась бровь, и сделать щель между резиновым кантом и носом.
Но ничего подобного я не предпринимаю. Я сам захотел стать безответственным агентом. Не побоялся завязать глаза. Если Джинн пожелает, я скоро превращусь в какого-нибудь примитивного робота. Представляю себя в инвалидной коляске — слепого, немого, глухого… Что бы еще придумать?
Чуть заметно улыбаюсь своим мыслям.
— Почему вы смеетесь?
Отвечаю, что мое теперешнее положение выглядит комичным. На что мальчик повторяет фразу, уже услышанную мной от его сестры, когда мы были в кафе:
— Чего не сделаешь ради любви.
Сначала я подумал, что он издевается надо мной и с некоторым раздражением возразил, что не вижу никакой связи между его репликой и моими словами. Однако после размышления в замечании мальчика мне почудилось нечто совсем необъяснимое. Откуда ему известно о любовных грезах (почти бредовых и, уж во всяком случае, тайных), в которых я не решался признаться даже самому себе?
— Совершенно очевидная связь, — раздался его постоянно срывающийся с низкого на высокий голос, — всем известно, что любовь слепа. Уж вам, по крайней мере, нечего веселиться, быть слепым — весьма грустно.
Только я собрался спросить, не считает ли он, что и любить — грустно (силлогизм, следующий из его утверждения о признаках слепоты), как случилось событие, прервавшее нашу беседу.
Какое-то время мы стояли на краю тротуара (железным наконечником трости я нащупал каменный бортик), и я думал, что мы не идем, пока светофор не даст пешеходам команду двигаться (у нас нет музыкального светофора для слепых, как, например, во многих японских городах). Но я ошибся. По всей вероятности, это была стоянка такси, где Жан ждал свободную машину.
И верно, он посадил меня в автомобиль — довольно просторный, судя по открытой дверце, сквозь которую я проникаю в него на ощупь. Отдаю трость поводырю и устраиваюсь на широком и удобном, скорее всего, заднем сидении.
Пока я усаживался, Жан захлопнул дверцу и, видимо, обошел машину, чтобы сесть слева: я слышу, как открывается дверца, как кто-то залезает внутрь и садится рядом со мной. Мой сосед — явно мальчишка, поскольку он обращается к шоферу своим неподражаемым ломающимся голосом:
— Нам туда, пожалуйста.
Одновременно слышу легкий шорох бумаги. Вместо того, чтобы сказать, куда мы хотим ехать, Жан, вероятно, протягивает водителю листок бумаги, где уже написан адрес (спрашивается, кем?). Из-за этой уловки указанное направление остается для меня неизвестным. Поскольку таким приемом пользуется ребенок, шофер не удивляется.
А если это не такси?
Глава пятая
В машине я снова задумался об абсурдности происходящего со мной. Никак не удавалось принять решение положить этому конец. Это внутреннее сопротивление мне самому казалось удивительным. Я и корил себя, и испытывал удовольствие. Интерес к Джинн — вряд ли единственная тому причина. Наверняка тут замешано любопытство. Или что-нибудь еще?
Я чувствовал себя втянутым в череду каких-то приключений и встреч, где игра случая как будто бы не при чем. Только я не улавливал их глубинной причинной зависимости. Бесконечные тайны напомнили мне погоню за сокровищами: одна загадка за другой и подсказка в самом конце. А сокровище — Джинн!