К моему великому удивлению, я теперь сижу на соломенном стуле у изголовья кровати. Рядом спит тот самый мальчик, лежа на спине с открытыми глазами и распятием на груди. Мне без особого труда удается встать.
Девочка держит перед собой медный, но сверкающий как золото, подсвечник; на нем — три погашенные свечи. Малышка передвигается бесшумно, скользя будто привидение, поскольку на ее ногах — носки с фетровыми подошвами.
Она ставит подсвечник на стул, с которого я только что встал. Затем аккуратно зажигает все три свечи, одну за другой, каждый раз чиркая новой спичкой, задувая ее и вкладывая обгоревший кончик обратно в коробку, причем все это — с самым серьезным видом.
Я спрашиваю:
— Где здесь телефон? Мы сейчас вызовем врача твоему брату.
Девочка снисходительно глядит на меня так, как смотрят на бестолкового или безумного собеседника.
— Жан мне не брат, — говорит она. — И врач ни к чему, потому что Жан умер.
У нее уверенный тон взрослого человека без каких-либо детских словечек. Голос напевный и нежный, но без тени эмоции. Она очень похожа на мальчика, лежащего в обмороке, только, естественно, ее черты более женственные.
— Его зовут Жан? — спрашиваю я. Вопрос неуместен. Но на меня вдруг накатывает волна воспоминаний о Джинн, и я опять в полном отчаянии. Уже больше половины восьмого. Дело, слава богу, завершилось, но получилось все — не слава богу. Девочка пожимает плечами:
— Разумеется. А как же иначе? — и продолжает с таким же важным и рассудительным видом: — Вчера он тоже умер.
— Что за глупости? Люди умирают раз и навсегда.
— Люди, но не Жан! — утверждает она столь уверенно и категорично, что я сам начинаю сомневаться.
Мысленно улыбаюсь, думая о необычайном зрелище, которое мы собой представляем, и об абсурдности речей, которые произносим. Однако решаю ей подыграть:
— А часто он умирает?
— Сейчас, пожалуй, частенько. Но бывает, что и несколько дней не умирает.
— И подолгу это длится?
— Час, минуту или столетие. Не знаю. У меня нет часов.
— Он сам оживает, или ты ему помогаешь?
— Иногда самостоятельно. Обычно, когда я ему лицо умываю. Ну, знаете, для соборования.
До меня, наконец, доходит приблизительный смысл происходящего: у мальчика, вероятно, частые обмороки, скорее всего, на нервной почве. Когда ему смачивают лоб холодной водой — он приходит в себя. Я все равно не могу оставить детей одних до пробуждения больного.
На его лице — розовые отсветы пламени свечей. Тени вокруг рта и носа смягчаются и теплеют. В зрачках, освещенных по-новому, отражаются пляшущие блики, и взгляд уже не кажется застывшим.
Девочка в белом платье резко садится на кровать прямо у ног мнимого покойника. Я инстинктивно протягиваю руку, чтобы защитить мальчика от сотрясений металлической сетки. Девочка презрительно на меня оглядывается.
— Мертвым не больно. Вам это должно быть известно. Их здесь нет. Они спят и видят сны в другом мире.
Низкие нотки сгущают тембр ее голоса, который становится более нежным и далеким:
— Когда он умирает, я 4aqTo сплю рядом с ним, и мы вместе отправляемся в рай.
Мой разум очередной раз охвачен ощущением пустоты и безумной тревоги. Моя добрая воля и разум бессильны. Мне хочется покинуть комнату с привидениями, где слабеют сознание и тело. Когда мне все толком разъяснят, я уйду. Повторяю свой первый вопрос:
— Где твоя мама?
— Уехала.
— И когда вернется?
— Она не вернется, — отвечает девочка.
Больше не решаюсь настаивать. Чувствую, что за этим кроется какая-то тайная мучительная семейная драма. Меняю тему разговора:
— А папа?
— Умер.
— В который раз?
Она широко распахивает удивленные глаза, полные сочувствия и упрека, их выражение тут же вызывает у меня угрызения совести. После затянувшейся паузы она, наконец, снисходит до объяснения:
— Вы говорите глупости. Люди умирают раз и навсегда. Это даже детям известно.
Более чем логично и очевидно.
Далеко же я зашел в своем расследовании. Каким образом эти малыши живут тут одни, без папы и мамы? Может быть, они обитают в другом месте — у бабушки с дедушкой или у друзей, из жалости их приютивших? Но ими не занимаются, и целыми днями они носятся где попало. А это заброшенное здание без света и телефона — их любимое место для игр.