– Хорошо… Я знаю, что она думала о герцоге…
– Ты хочешь сказать, о жертве. Герцоге Кромптоне.
– Да, она считала, что он был по-настоящему омерзительным типом. – Как только Этти произнесла слово «омерзительный», она поняла, что делать этого не следовало. Оно звучало даже не импульсивно – скорее по-детски.
Дядюшки посмотрели друг на друга, потом перевели прожигающие взгляды на Этти.
– Дорогое дитя, – начал дядюшка Барк. – Я не уверен, что ты подразумеваешь под «омерзительным». Надеюсь, ты имеешь в виду убийство жертвы. Но не то, что омерзительным был убитый, ведь не важно, насколько неприятным он был: это не является поводом для оправдательного договора.
– Ага, добро пожаловать в правовое государство! – вставил дядюшка Год.
– Хорошо. Я поняла, – ответила Этти.
– А она быстро учится! – заметил Год. – Так у тебя есть предположение, кто на самом деле виновен?
– Её мать.
Дядюшки переглянулись. Дядюшка Барк шагнул вперёд:
– Теперь хоть что-то, моя дорогая. Поделишься своими размышлениями?
– Конечно, – вздохнула Этти. Вот за что она любила своих дядюшек. Они знали, что племянница способна размышлять. И девочка принялась перечислять свои доводы – весьма похожие на доводы Мэй, спрашивая себя, почему сама не задумывалась об этом раньше? Любопытно, были ли в истории женщины-адвокаты? Принимали ли в Гарвардскую правовую школу женщин? Она полагала, что сперва должна поступить в Рэдклифф. Скука! Этти была нетерпеливым ребёнком и любила добиваться своего быстро, а образование, предлагаемое молодым женщинам, часто представлялось ей бессмысленной полосой препятствий.
9. Чертоги разума
Последние осенние листья облетали на землю; Мэй шла по улицам Кембриджа. Она никогда в жизни не воображала такого идеального маленького городка – хотя, было ли это местечко городом? Конечно, она слышала, как Ханна рассказывала о Бостоне: на другой стороне реки Чарльз, менее чем в миле отсюда, с огромными домами и проспектами и крошечными извилистыми улочками Бикон-Хилла, где она работала в доме Хоули на фешенебельной площади Луисбург. Но в Кембридже не было ничего по-настоящему фешенебельного, там не было широких бульваров. Улицы казались девушке привычного размера, несколько более узких убегали к Гарвардской площади. Зато там было много деревьев. Мэй не ожидала этого в городе, но всё же он больше напоминал ей деревню. В центре располагался Гарвардский колледж с большими, прекрасными краснокирпичными зданиями, что стояли на Гарвардском дворе, как гордые часовые знаний. Там было не менее десятка разных библиотек, и Хью нашёл ей жильё в районе Нортонского леса – в нескольких минутах ходьбы от библиотеки и Музея сравнительной зоологии; до обсерватории, куда она ходила якобы помогать Хью с диссертацией, было немного дольше. До сих пор девушка провела там не слишком много времени. Однако она была представлена Вил-лиэмине Флеминг, заведовавшей так называемыми «женскими счётами».
Последние десять лет в обсерваторию нанимали женщин, чтобы выполнять математические классификации звёзд на основе фотопластинок. Хью рассказал Мэй об этом в первое лето, когда приехал в Бар-Харбор работать над своим проектом. Мэй была взбудоражена одним тем, что такое явление, как женщина-учёный, вообще существовало в природе. Но Хью рассказал ей о шотландском астрономе докторе Флеминг, которая разрабатывала общее обозначение системы звёзд и до сих пор не только каталогизировала тысячи из них, но и обнаружила туманность под названием Конская голова, тёмное облако в созвездии Ориона, которое Хью показал ей через самый мощный телескоп, который привёз в Мен. Но когда Мэй пришла в Гарвардскую обсерваторию через несколько дней после прибытия, фотопластинки, которые ей показала доктор Флеминг, впечатлили её ещё больше.
Мэй делала большую часть работы в обсерватории ночью. А когда близился рассвет и звёзды тускнели, Хью провожал её к берегу Чарльза, и она погружалась в воду. У семьи Гилбертов, где она квартировала, не возникало никаких подозрений: объяснение казалось идеальным – астроном Хью нуждался в помощи в обсерватории по ночам, когда становились видны звёзды. Он провожал Мэй в обсерваторию и из неё: очень приятный во всех отношениях ритуал.
Хью нашёл ей жильё на Дивинити-авеню в довольно мрачном сером трёхэтажном дощатом доме, населённом в противовес самой радостной и беззаботной семьёй, Гилбертами. Джедайя Гильберт работал профессором физиологии в Гарвардской медицинской школе. Его жена Алиса была крепкой женщиной со Среднего Запада, управляющейся с целым выводком детей: тремя девочками и двумя мальчиками – с весёлой беззаботностью. Дети, казалось, брезговали пользоваться лестницами и вместо этого со свистом проносились вниз по перилам. В день, когда приехала Мэй, у Гилбертов было торжество в честь одной из дочерей, Мариетты, которая освоила перила в солидном возрасте двух с половиной лет. Мэй напугалась, увидев пухлую малышку, визжащую от восторга, со свистом катящуюся вниз по перилам красного дерева и приземляющуюся у ног матери, чья конторка стояла у ступенек на первом этаже.